Александр Прозоров - Люди меча
— Ну, мужики, — поднял Кузнецов серебряный кубок, до краев наполненный терпким красным вином. — За то, чтобы наш «Ливонский крест» стал хозяином во всей Ливонии. И за наши первые шаги на этом пути. Ура!
— Ура-а-а!!! — радостно завопили победители, поднимая кубки. В этот миг они действительно начали верить, что смогут добиться власти над всей Прибалтикой. Ведь их было целых двадцать человек против всего четырех епископств и одного Ордена.
Нет — теперь только трех епископств.
Глава 7. Декабрь
Петр Иванович Шуйский пил. Сперва пил водку, потом вино, потом опять водку, пытаясь найти средство, которое отобьет дурные мысли, сохранив ясный рассудок. Он пил водку яблочную, анисовую, ореховую, рябиновую, закусывая солеными и свежими огурцами, пил вино рейнское, мальвазию, романею, венгерку, заедая его мочеными яблоками — и каждый раз получалось все наоборот. Рассудок отказывался воспринимать все вокруг, а мысли лезли и лезли, словно карабкались по высоким лестницам на валы боярской усадьбы.
Судьба жестоко посмеялась над ним, с одной стороны позволив родиться в древнем и знатном роду, одарив талантом, с другой — лишив возможности воспользоваться своей знатностью и умом.
Молодой царь не очень жаловал родовитое дворянство, от которого ему пришлось немало перенести в юные годы, и старался поднять на высокие посты людей безродных — юных, но уже успевших показать свою отвагу, преданность и ратное умение на полях сражений. Именно из них он набирал свою личную тысячу, свою опричнину. Именно этих служилых людей первыми посылал в кровавые сечи или ставил на высокие посты.
Однако Русь велика, опричников на все ее концы не хватало, а потому немало воевод и наместников давало и земство — родовитые бояре, служившие стране не первое поколение и способные перечислить заслуги и посты десятков своих дедов и прадедов. Родовитое земское дворянство, и юная, но зубастая опричнина…
Петр Шуйский по всем статьям мог выдвинуться и там, и там. Он был разумен, отважен и молод, статен и красив — голубоглазый, с темными вьющимися волосами и густой русой бородой. Он происходил из знатного рода. Но вот беда: в избранную тысячу царь не желал его записывать потому, как родовит больно и мог местничество свое в неурочный час припомнить. А по земской линии его задвигали потому, как Шуйский. Шуйский, и все — почто дядья и деды при юном царе ноги на постель матери его отравленной клали, нянек любимых в поруб загоняли, самого мальчонку голодом морили или пинали за своеволие? Вот теперь и сидите по своим имениям, носа оттуда не показывая!
Такое вот получается «местничество».
Боярин налил себе еще водки в серебряную чарку, выпил, потом поднялся, не одеваясь вышел на крыльцо, спустился во двор и отер разгоряченное лицо снегом.
— Ох, горько мне! Ох, душа болит!
Подворники, хорошо зная крутой во хмелю нрав своего боярина, попрятались по углам и усадьба казалась вымершей. Петр Иванович подумал о том, что не мешало бы проверить, сколько приготовлено к походу лошадей, и даже было шагнул к конюшне, но в последний момент махнул рукой и повернул назад к крыльцу: успеется. Начало похода по уговору между ним, опричниками и царской Радой определялось на первое декабря, и до сего времени оставалось еще долгих две недели. Еще две недели заточения на Кесовой горе, прежде чем он сможет хоть чего-нибудь сделать.
Быстрым движением Шуйский поймал бредущую по крыльцу кошку, поднял, поднес мордой к своему лицу. Мохнатая охотница за мышами обмякла, ожидая продолжения.
— Убоины хочешь? — спросил ее боярин. — Вижу, что хочешь…
Он занес кошку в трапезную, посадил на стол и пододвинул тарелку с бужениной:
— Ешь!
Потом налил себе еще чарку, выпил, захрустел соленым огурцом.
— Ты представляешь, я, боярин Шуйский, вынужден просить у этого тупого приходского попика Сильвестра и его дружка Адашева, чтобы они позволили мне своих детей боярских для похода собрать! Ну, Адашев ладно, ему хоть брат Данила советы умные дает, а Сильвестр тут причем? Его даже митрополит Макарий по имени не помнит! Хотя, может, и помнит… Дай буженинки кусочек… Дай, а то лопнешь от обжорства. Нет, Зализа ладно, я согласен. Воевода боевой, уже не раз кровушку проливал… Не свою, немецкую… Его в сотоварищах я видеть согласен, хоть и безроден, он как Толбузин. Но Толбузин ехать не хочет никуда, при царе хочет оставаться. А мне, просто чтобы заметили… Надо… Всю Лиффляндию покорить…
Шуйский заметил, что мысли его начинают путаться, и очень обрадовался. Чем сильнее путаются мысли, тем скорее он сможет упасть спать и оставит позади еще один до ужаса скучный день. Поэтому он налил себе еще чарку, торопливо ее проглотил, и пообещал громко чавкающей кошке:
— Толбузина пущу, Зализу пущу. А коли Адашев али Сильвестр появятся: зараз в поруб посажу. Видеть их тупых харь не могу-у-у-у… У-у…
Боярин заметил, что вынужден удерживаться за край стола, дабы не свалиться, обрадовано поднялся и, пробираясь вдоль стены, пошел в опочивальню.
Однако ночь не может быть бесконечной, и ранним утром он снова вышел на крыльцо почти трезвым, злым и нетерпеливым:
— Фатых! День сегодня какой?
— Осьмнадцатое число, барин, — с готовностью откликнулся набирающий воду у колодца татарчонок.
— Лошадей холодной водой не пои, дай согреться! — предупредил хозяин.
— То для бабки Анфисы, — успокоил боярина мальчишка. — Тюрю скотине варить станет.
— Смотри у меня! — Петр Иванович вернулся в дом, поднялся наверх, подошел к сундуку, что стоял в чистой горнице, открыл, поднял на вытянутых руках черкающий сталью бахтерец. Зимой воевать хорошо. Зимой жара ратника до исподнего не раздевает, оставив голым под вражьими стрелами. По холодку можно и поддоспешник хороший, толстый надеть, шапку меховую заместо подшлемника, налатник нарядный. Боярин огладил кривую саблю, после чего резко опустил крышку и уселся на сундук сверху.
Неужели так и доведется в усадьбе, в четырех стенах жизнь провести? Нет, он должен, он обязан победить в Ливонии всех, кто встанет на пути русских ратей. Ибо другого пути показаться царю, выслужиться из родовой немилости у него нет!
Боярин Шуйский подошел к окну, пытаясь разглядеть через тонкие слюдяные пластины происходящее на улице, а потом вдруг решительно махнул рукой:
— Неча сиднем на печи сидеть, да калик перехожих ждать! Пора в путь отправляться.
Он подошел к лестничному пролету, и крикнул вниз:
— Эй вы, там! Антип, Лука, Порфирий! Оглохли?! Коней седлайте! В поход сбираемся.
