Маргарет Уэйс - Кузница души
— Ты мудр, Карамон. Ты знал это?
Карамон расхохотался, его смех прозвучал как гром в маленькой темной комнатке и напугал его самого. Он зажал рот рукой и покраснел.
— Нет, что ты, Рейст, — сдавленно прошептал он. — Ты же меня знаешь. Тупой, как овражный гном, так все говорят. Все мозги у тебя. Но так и должно быть. Тебе они требуются. Мне — нет. По крайней мере, пока мы вместе.
Рейстлин раздраженно высвободил руку и отвернулся.
— Существует различие между мудростью и умом, брат мой. — Его голос звучал холодно. — Человек может обладать одним, и быть лишенным другого. Почему бы тебе не прогуляться? Или не вернуться к этому твоему фермеру поработать?
— Но, Рейст…
— Совершенно необязательно обоим из нас оставаться здесь. Я справлюсь один.
Карамон медленно поднялся.
— Рейст, я не…
— Пожалуйста, Карамон! — сказал Рейстлин. — Если хочешь знать, ты суетишься и мельтешишь вокруг, а это отвлекает и раздражает меня. Тебе будет лучше на свежем воздухе, за каким–нибудь делом, а я предпочитаю покой и тишину.
— Конечно, Рейст, — сказал Карамон. — Если ты этого хочешь. Я… Наверное, я пойду повидаю Стурма. Его мать приходила и принесла свежего хлеба. Я пойду и поблагодарю их.
— Иди, — сухо сказал Рейстлин.
Карамон никогда не понимал, что вызывало эти вспышки раздражения и плохого настроения, никогда не знал, что он сделал или сказал, что задело его брата так, как будто его облили холодной водой. Он подождал еще немного на случай если его брат смягчится, скажет что–то еще, попросит его остаться и составить ему компанию. Но Рейстлин был занят тем, что смачивал водой кусочек ткани. Он поднес ее к губам Розамун.
— Ты должна попить немного, мама, — мягко сказал он.
Карамон вздохнул, повернулся и вышел.
На следующий день Розамун умерла.
4
Близнецы похоронили мать рядом с могилой их отца. На церемонии погребения присутствовало совсем немного людей. Было сыро и прохладно, в воздухе витал запах осени. Дождь лил без остановок, заливаясь за воротники и рукава тех, кто собрался на кладбище. Дождь барабанил по грубо сколоченному деревянному гробу, капли падали вниз, образовывая небольшую лужу в открытой могиле. Саженец валлина, который посадили по всем правилам, поник, наполовину утонув.
Рейстлин стоял под дождем с обнаженной головой, хотя Карамон несколько раз просил его накинуть капюшон. Рейстлин его не слышал. Он не слышал ничего, кроме стука капель по деревянной крышке маленького, почти детского гроба. За несколько страшных дней Розамун усохла до кожи и костей, как будто те видения, во власти которых она пребывала, держали ее в своих когтях, глодали ее плоть, опустошали ее.
Рейстлин понимал, что он сам заболеет. Он узнавал признаки болезни. Озноб уже охватил его. Его бросало попеременно то в жар, то в холод. Мышцы болели. Ему очень хотелось спать, но каждый раз, когда он начинал дремать, ему слышался голос матери, зовущий его, и он сразу же просыпался.
Просыпался, чтобы услышать только тишину.
На похоронах он с трудом сдерживал слезы, но все же ему это удалось. Не потому, что он стыдился слез. Он просто не знал точно, о ком он плачет — о своей умершей матери или о себе.
Он не заметил, как прошла церемония, не осознавая хода времени. Ему казалось, что он стоит на краю этой могилы всю свою жизнь. Он понял, что все кончилось, только когда Карамон потянул его за рукав. Но двинуться с места его заставил не брат, а звук комьев грязи, падающих на гроб, звук, который заставил Рейстлина содрогнуться.
Он сделал шаг, споткнулся и чуть не упал в могилу сам. Карамон успел подхватить его и удержать на ногах.
— Рейст! Да ты весь горишь! — озабоченно воскликнул Карамон.
— Ты слышал, Карамон? — взволнованно спросил Рейстлин, глядя вниз на гроб. — Ты слышал, как она звала меня?
Карамон обхватил брата за талию.
— Нам надо идти домой, — твердо сказал он.
— Нет, мы должны поспешить! — прохрипел Рейстлин, отталкивая руку брата. Он устремился к могиле. — Она зовет меня!
Но он не мог ходить прямо. Что–то было не так с землей. Она вертелась, как спина левиафана, крутилась и уходила у него из–под ног.
Он падал, падал в могилу. Комки мокрой земли падали на него, заваливали его с головой, и все же он мог слышать ее голос…
Рейстлин потерял сознание и повалился на землю рядом с могилой. Его глаза закатились. Он неподвижно лежал среди грязи и опавших листьев.
Карамон склонился над ним.
— Рейст! — позвал он, тряся брата за плечо.
Тот не реагировал. Карамон огляделся вокруг. Они с братом остались одни, если не считать могильщика, который орудовал лопатой так быстро как только мог, стремясь поскорее убраться из–под дождя. Все остальные ушли, когда позволили приличия, отправились по своим теплым домам или же к огню в камине Последнего Приюта. Они очень быстро произнесли свои надгробные речи, не зная толком, что сказать. Никто из них не знал Розамун близко, никто не любил ее.
Не осталось никого, кто бы помог Карамону, никого, кто бы дал ему совет. Он остался один. Он наклонился с тем, чтобы поднять брата на руки и отнести домой.
В поле его зрения попала пара блестящих черных сапог и край коричневого плаща.
— Здравствуй, Карамон.
Он поднял глаза, откинул капюшон назад, чтобы лучше видеть. Дождь тут же начал стекать по его волосам и заливаться в глаза.
Перед ним стояла женщина. Женщина лет двадцати или немного старше. Она была привлекательной, хотя и не красавицей. Вьющиеся черные волосы обрамляли лицо под капюшоном. Ее темные глаза ярко блестели, может быть, даже слишком ярко, напоминая бриллианты и блеском, и твердостью взгляда. На ней были кожаные доспехи, подогнанные по ее пышной фигуре, зеленая свободная блуза, зеленые шерстяные штаны и сверкающие черные сапоги, доходящие до колен.
Она казалась странно знакомой. Карамон помнил, что знаком с ней, но у него не было времени, чтобы разбираться в том хаосе, который представляла собой его память сейчас. Он пробормотал что–то о том, что ему надо помочь его брату, но женщина уже стояла рядом с ним, наклонившись над Рейстлином.
— Он ведь и мой брат тоже, знаешь ли, — сказала она, и ее губы изогнулись в кривой улыбке.
— Кит! — выдохнул Карамон, наконец узнав ее. — Что ты зде… Где ты бы… Как ты при…
— Помолчи, пока мы не устроим его где–нибудь в тепле и сухости, — перебила его Китиара, беря командование на себя, к немалому облегчению Карамона.
Она была сильной, сильной как мужчина. Вдвоем они подняли Рейстлина на ноги. Он пришел в себя на мгновение, огляделся вокруг мутными глазами, что–то проговорил. Его глаза снова закатились, он уронил голову и снова потерял сознание.
