Разоблачение - Берг Кэрол

– Мы расплатились бы ими за погибших? – Я затянул повязку.

– Они верили, что это хороший план.

– Они верили в тебя. Придумай, что еще мы могли бы сделать с этим богатством.

Мы не сказали друг другу и половины того, что собирались. Я чувствовал, как сильно он переживает гибель товарищей. И он делал все, чтобы примириться со мной, хотя и не понимал причин моей злости. Я бы и сам не смог объяснить всего, но я ясно чувствовал, что разрушил что-то ценное и прекрасное. Однако я был уверен, что он не станет сочувствовать мне из-за потери этого чего-то только в том случае, если меня снова обратят в рабство. Подобный исход был бы самым безобидным.

Фаррол топтался в нескольких шагах от нас, словно мы с Блезом были очерчены магическим кругом, за который ему было запрещено заступать. Его круглое лицо покраснело, он метался, то делая шаг к Блезу, то снова отступая.

Я встал и потоптался на раненой ноге.

– Через пару дней все будет в порядке, – объявил я. – Тут нигде нет воды? Надо бы промыть.

Блез кивнул и махнул остальным, чтобы они садились на коней.

Магический круг исчез. Фаррол подскочил к Блезу:

– Я не знаю, как они вышли на нас. Это точно не Яккор. Он ненавидит этих дерзийских псов. – Он сверкнул на меня глазами. – Нас предал кто-то другой. Они не могли…

– Ты проклятый идиот! – крикнул я. – Я убил из-за тебя. Ты понятия не имеешь, что ты наделал.

– Поговорим об этом позже, – прервал Блез. – Теперь нам пора домой.

Я старался подавить свой гнев, разглядывая слои заклинания, пока Блез вел нас волшебными тропами по зеленым долинам Кувайских холмов. Если бы я не знал точно, что он использует магию, то никогда не заметил бы этого. Даже теперь, когда я знал, я не мог понять, из чего состоит заклятие. Я никогда не встречался с человеком, внутри которого так глубоко жили бы заклинания. Я словно пытался увидеть биение живого сердца, глядя сквозь плоть. Никакие способности к наблюдению, зрение, слух не помогали понять механизм движения.

Мы вернулись ночью. Костер не зажигали, он возвышался пирамидой в центре поляны, в долине Олень был подстрелен, но его разделили между воинами, чтобы они приготовили мясо на маленьких лагерных кострах. Пели по погибшей Яллин. У нее в долине жила сестра, она надела красную вуаль и начала траурное сузейнийское песнопение. Звуки разносились между деревьями, оплетая их своей паутиной, охватывая всех нас сетью печали.

Когда горестная музыка заполнила долину, я разжег свой маленький костерок под деревьями Я сидел там один, разогревая похлебку, чтобы наполнить желудок, и кипятя отвар дубовой коры, чтобы промыть рану. Я развязал тряпку на бедре и почувствовал, что у меня за спиной кто-то стоит.

– Иди к костру, если хочешь. Незачем прятаться в тени. – Это был эззарианский юноша.

Ему было лет пятнадцать. За все те дни, что я провел в отряде, он сказал мне не больше пары слов. Они с братом учились у меня, наблюдали, слушали, но не спешили знакомиться ближе.

Я жестом указал на котелок, но он отрицательно покачал головой и неловко опустился на землю напротив меня.

– Я просто хотел спросить… а у эззарийцев есть траурные песни?

– Да. – Я обмакнул бинт в кипящий дубовый отвар, стиснул зубы и прижал его к ране. – Они очень похожи на плачи сузейнийцев. – Сузейнийцы верили, что смерть – только первое из сотни испытаний на пути души, которая должна найти свой путь в земли смерти, причем эти земли были совсем даже не тем местом, в которое стоило стремиться, преодолевая такие сложности. – Но они нравятся мне больше. Они не такие безнадежные. Наши боги, Вердон и его сын Валдис, добрее Госсопара. Наши погребальные песни поются, чтобы отдать дань уважения мертвым и запечатлеть их в нашей памяти, – и еще утешить тех, кто остался.

– Я бы хотел… Я не знаю…

– Я научу тебя, если хочешь.

Он кивнул, свет костра отражался в его черных глазах. И мы начали готовиться к песнопению. Это действие само по себе уже утешало, даже больше чем слова. Но сначала я научил его словам, я произнес их по-эззариански, и мне показалось, что он не понимает этого языка. Тогда я произнес их на азеоле, общем языке Империи. Потом я пропел слова, объяснив мальчику, как следует сидеть, раскрыв ладони, чтобы настроить себя на нужный лад. Когда я дошел до фразы, в которой необходимо упомянуть имя покойного, он хотел сказать мне имя, но я предостерегающе поднял руку:

– Ты веришь, что его душа жива?

– Я хотел бы верить… – Надежда. Горе. Неуверенность. Страх, что он ошибается. Все как у всех.

– Тогда не говори имя мне, чужаку, – только не тому, кого коснулся демон. – Имена ведут к душе человека. Никогда не называй их просто так.

– Это поэтому ты не спросил наших имен? Да… мой брат решил, что ты презираешь нас. Нам всегда говорили, что не существует эззарийца…

– Прошу прощения. – Блез шагнул в круг света и протянул руку мальчику, который сразу же вскочил на ноги, преданно глядя на своего командира. – Я не хотел вас прерывать, но мне необходимо поговорить с нашим новым другом… – Блез притянул мальчика к себе и пристально посмотрел в его печальное лицо. – Я не смог скорбеть вместе с вами. Завтра на закате мы возведем в его честь пирамиду, и ты сможешь спеть ту песню, которую сейчас узнал. – Он крепко взял юношу за плечо. – Его смерть не была напрасной. Клянусь. А теперь ступай к Фарролу. Скажи ему, что я буду в Веллитской долине. Пусть позаботится о часовых. Люди устали.

Мальчик неловко поклонился, прежде чем уйти:

– Благодарю тебя. – Он исчез в лесу, но скоро вернулся. – Его звали Давет. А я Кьор. Я кивнул и прижал кулак к груди.

– Лис на Сейонн, – сказал я по-эззариански, даря ему свое имя и дружбу. – Доброй ночи, Кьор.

Когда он убежал по направлению к остальным кострам, Блез кинул мне мои башмаки:

– Пойдем прогуляемся. Ты ведь сказал, что твоя нога не сильно повреждена?

– Все в порядке, – ответил я, натягивая целые штаны и засовывая ноги в башмаки. – Прогулка не повредит. Даже наоборот. – Сейчас я был рад любому развлечению.

Мы пошли по аккуратной дорожке, вымощенной лишь в южной части долины. Она постепенно перешла в тропинку, вьющуюся между берез и сосен. Звуки и огни лагеря постепенно исчезли, остались лишь голоса ночных птиц и шум потока и еще шорох листьев собачьих ягод и лисьих перчаток. Я ждал, пока Блез заговорит. Очевидно, он не просто так вытащил меня сюда. Но он молчал, и я тихо наслаждался свежим прохладным ветром, в запахе которого уже чувствовалась близкая зима. Начался подъем. Блез провел меня через березовую рощицу, и мы вышли на тропу, ведущую в следующую долину, распростершуюся под яркой луной. В воздухе пахло дымом и почему-то козами, потом я услышал шум другой реки и заметил впереди свет.

Покрытая дерном избушка стояла на краю леса. За ней начинался широкий луг, через который текла река, сияя в свете луны, как драгоценное ожерелье. С одной стороны от дома был разбит сад, какой-то высокий человек запирал козий загон, располагавшийся у другой стороны. Он замер, заметив нас.

– Я привел гостя, – обратился к нему Блез. – Надеюсь, еще не слишком поздно.

– Только что закончил дойку, – ответил человек. – Еще рано для тех, кто занят добычей хлеба насущного. – Голос великана звучал приветливо. Он не стал тратить время на церемонии, а просто пошел к домику, неся в одной руке ведро с молоком, а другой опираясь на палку. Я не заметил у загона, что у него только одна нога. – Линии! Пришел Блез с товарищем!

Когда мы подошли к дому, дверь распахнулась и желтый свет осветил тропинку. Одноногий человек, манганарец, чьи каштановые кудрявые волосы и широченные плечи заставили меня мысленно сравнить его с медведем, остановился в пятне света, чтобы наконец поздороваться с нами. В дверях стояла женщина, в руках у нее был сверток из одеяла. Длинные темные волосы, перехваченные зеленой лентой, красновато-золотистая кожа. Эззарийка.

– Добро пожаловать! – Человек поставил ведро и пожал Блезу руку. – Хорошо, что ты пришел. Мы уже сто лет не получаем новостей.