Михаил Белозеров - Нашествие арабуру
— Намаку саманда бадзаранан сэндан макаросяна соватая унтарата камман[120], — хотя от роду не умел говорить ни на каком другом языке, кроме японского.
— Не так, — произнес генерал, покрякивая от удовольствия и встряхиваясь, как собака, всем телом. — А так, — и перевернул голову на сто восемьдесят градусов. Оказалось, что впопыхах голову водрузили задом наперед. — Где мой меч?!
Низко кланяясь, как перед новым императором арабуру, Бугэй преподнес ему оружие и самое лучшее шелковое кимоно, надушенное китайскими благовониями, и самые лучшие варадзи[121] из самой лучшей рисовой соломы — легкие, как пушинка, и мягкие, как лебединый пух. Он даже хотел предложить омыть генералу лицо, да испугался его гнева. Го-Тоба не спеша оделся, обулся, засунул меч за оби, с жадностью опорожнил бутылочку в меру согретого сакэ и важно, ни на кого не глядя, вышел из тюрьмы, трижды плюнув в воротах и запев песню самурая о том, как легко возвращаться домой после трехкратной победы. К вечеру на том месте, где плюнул генерал, вырос железный куст с колючками. Стражники вырвали тот куст и выбросили за стену, а поутру он снова вырос. Снова вырвали тот куст и снова выбросили за стену. А по третьему утру вырос снова не только тот куст, но и кусты по другую сторону тюремной стены. Тогда Мунджу испугался и приказал прорубить новые ворота, а те кусты — страшные и таинственные, приказал не трогать. И стали те кусты называть чертополохом, и стали на него прилетать кровавые бабочки — души казненных в государственной тюрьме Тайка, а уж за этими бабочками стали приходить хонки всех мастей, и всем стало очень-очень страшно.
С тех пор генерала Го-Тоба больше никто никогда не видел. Поговаривали, что он превратился в арара — самого главного демона ужаса и часто являлся в какую-нибудь харчевню, такой же окровавленный и страшный, чтобы напиться и побуйствовать. Самое ужасное заключалось в том, что убить его было невозможно, потому как в нем не было ни капли крови, да и разве нашелся бы молодец, способный на такой подлый поступок?
* * *Для того, чтобы добраться до шуньяту, следовало пройти несколько стадий: стадию насти[122], стадию шанти[123], стадию ачинате[124]. Таков был путь. Правда, мало кто проходил все стадии, а кто прошел, тех уже и не помнили. Случалось это очень и очень редко, и мир сохранил воспоминания о подобных событиях как легенды. Даже прохождение этих стадий не являлось гарантией хоть какого-то результата в достижении шуньяту. Лишь единицы из единиц среди избранных добивались успеха неустанным чтением сутр, шастр, постом и изнурительными доири[125].
Доири в положении Акинобу и Натабуры были недоступны, потому что они не имели возможности совершить даже стодневный кайхогё[126]. Поэтому Натабура и не верил в собственные силы. Читал сутры и не верил. То есть он знал, что происходят всякие чудеса, но не был уверен, что они произойдут именно с ним. Ему казалось, что без кайхогё ничего не получится. Не было у него такого опыта, и он пребывал в страшных сомнениях. Если бы не пример учителя Акинобу, он бы давно бросил это занятие, которое казалось ему абсолютно бесполезным. Есть ему уже не хотелось, а довольствовались они с учителем лишь одной водой.
На следующий день после ухода генерала Го-Тоба, когда государственная тюрьма Тайка гудела, как растревоженный улей, а учитель Акинобу, абсолютно не обращая внимания ни на что, сидел в позе Будды и читал сутры, Натабура, решил наконец задать вопрос: «Когда же они ощутят плоды бдений?» Но то, что он увидел, привело его в страшное волнение: учитель Акинобу парил в воздухе. Натабура, конечно же, знал, что все неожиданное происходит внезапно, но никогда с этим не сталкивался наяву.
— Учитель! — воскликнул он невольно, ему даже захотелось помочь ему, словно учителю грозила опасность.
Акинобу, не открывая глаз, произнес:
— Летай! Летай!
Этого оказалось достаточно, чтобы Натабура оторвался от пола и завис над ним совсем чуть-чуть, совсем немного — на ширину ладони — но ощущение было настолько неожиданным, что у него даже закружилась голова. Чтобы не упасть, он невольно оперся о стенку клетки — и о чудо! — его рука погрузилась по локоть в камень, а клетка стала просто огромной, как базарная площадь.
— Сэйса! Сэйса! — вскричал Натабура, не в силах сразу приспособиться к своему телу. Должно быть, это и есть насти, лихорадочно думал он, в котором все размягчается. Но если это так, то что же произойдет в состоянии шанти?
Акинобу остудил его порыв:
— Разве я тебя не предупреждал, чтобы ты ничему не удивлялся?
— Предупреждали, сэйса… — виновато ответил Натабура.
— Читай сутру и ни о чем постороннем не думай.
— Но, сэйса…
— Никаких сэйса! Читай!
С этими словами учитель Акинобу закрыл свои черные раскосые глаза и вернулся к сутрам, больше его ничего не волновало. Натабура выдернул руку из стены и незамедлительно последовал его примеру. Он больше не обращал внимания ни на какие чудеса. Он был воодушевлен успехом, и кровь закипела в нем, не оттого, что спасение близко, а оттого, что он еще на один шаг приблизился к архатам[127]. Он начал неистово твердить сутры и сразу приподнялся на целую сяку[128]. С этого момента он становился только легче и легче. Но силы в нем не убавилось, а наоборот, ему казалось, что он способен выломать решетки и уйти, презрев всю тюремную стражу и даже кэбииси. Только равнодушное спокойствие учителя Акинобу останавливало его. В голове у него, кроме сутр, крутилась еще одна мысль: «Когда? Когда же мы бежим?!» Но Акинобу ни на что не реагировал, и приходилось ждать. Должно быть, с нами произойдет еще что-то, а я просто не понимаю, наивно думал Натабура. Однако именно стадия насти сыграла с Акинобу и Натабурой злую шутку.
Между тем всесильный и могущественный начальник кэбииси — Бугэй, решал свои проблемы — как бы никто ничего не узнал. Только через три дня он вздохнул с облегчением — никто не донес ни о говорящей голове, ни о самом генерале, который ушел на своих двоих из самой тщательно охраняемой тюрьмы, ни о его крамольных речах, которые этот генерал позволил себе произнести. Народ у нас добрый, с умилением думал Бугэй, просыпаясь среди ночи от непонятного страха, умный. Любит он меня, любит. А как же иначе? Теперь остается только одно — без сучка и задоринки сварить Акинобу с Натабурой, и тогда смело можно смотреть в глаза императору, потому как победителей не судят.
Конечно, сразу на Бугэй никто не донес, потому что все боялись непонятно чего. Но постепенно слухи сами собой — ни шатко ни валко ни на сторону, но все же доползли до ушей самого императора арабуру — Кан-Чи.
