Татьяна Мудрая - Меч и его Король
Фрейя неблагозвучно кряхтит — и в этот самый миг что-то небольшое шлепается в тряпки с визгливым капризным ревом.
— И верно — девочка, — благоговейно шепчет Фваухли. — Морская Дева. Хотя…
— Не треплись, пока не время. Отделяй. Пуповину пережми, это тебе не ваши солёные воблища: кровью мигом истечет. А теперь заворачивай дитя, живо! Простудишь. Фрей, теперь еще самый пустяк осталось выродить. Я тебя пока отсюда на руках унесу, ладно?
Через небольшое время, достаточное для того, чтобы извлечь остатки пуповины и детское место, вымыться самим и обмыть ребенка, Стелламарис говорит:
— Всё-таки оно моряна. Фрейрова кровь сказалась.
— Ну ладно. Мне кормить ее дадут?
— Нет. Ни единого денька. Единственно, что можно будет сделать, — сослаться на преждевременное раскрытие ложесен.
— А?
— Юридический термин. Будто бы ты родила до срока и недоношенного, а сама по этому поводу разболелась. Хотя легко понять, что это неправда. Дитятко у тебя крепкое, точно грецкий орешек. Ты его как думаешь назвать?
— Элинор. Старинное рутенское имя.
— У нас оно звучит в разных говорах как «Алиенор» или «Элинар». Красиво.
— Это же парня так зовут.
— А младенчику только восьмой месяц пошел. Еще неизвестно, в кого перекинется.
— Лелэлу, а мне будет отсрочка?
— Если захочешь. И придираться к нашему вранью никому неохота, тем более судейским крючкам, и на самом деле ты еще слишком слабенькая. Родить морское дитя — не значит самой быть ею. Они-то через два вздоха с постели вскакивают.
— Хотя бы посмотреть её хочу.
— Нет, Шинуаз — место архинадежное, но замкнуто в себе самом. А ба-нэсхин увезут дитя к себе и затеряются с ним в океанских волнах. Ни чиновным, ни дворянским, ни самому королю с королевой не отдадут, пока не настанет время. И вспоят, и выкормят, и оберегут.
— Ну что же, — сдавленно говорит Фрейя, — значит, всё к лучшему. Нельзя мне к ней привязываться. И не время бояться и взвешивать шансы. Говорят, от одного приговора голова с плеч не слетит — вот её и пустим в ход.
— Твоя правда. Но не вся, однако. Ибо вся интрига, куда тебя втянули, должна балансировать на грани провала и триумфа. Быть случайной, непринужденной, смётанной на живую нитку — и лишь тогда может удасться. Любой расчет рядом с жизнью не живёт.
— Эту поговорку я запомню. Да, Стелла, отыскали этот твой палаческий идеал?
— Похоже на то, — строго отвечает ей нянька. — В жизни и во плоти. Времена совпали, двери миров открылись, и тем, кто без страха, возможно станет оседлать само наше двойное бытие.
Размышление пятоеНа сей раз плыли люди Брана не очень долго, но вот что я тебе скажу, мальчик. До тех пор странствовали они внутри того самого туманного потока, который мы называем Радужной Завесой. А теперь вышли из него и плыли уже по чистой воде — только не узнавали ничего, потому что отнесло их далеко назад.
И вот спустя сколько-то времени увидели моряки даже не остров, но огромную лесную страну, где трава росла по колено, цветы — по пояс, а невиданной красоты деревья прятали в своих кронах небо.
Но гордый замок на морском берегу выступал и из-за самих деревьев, подобно Вавилонской Башне… Ты разве не знаешь такой? Это где все языки перепутались, потому и не понимает вертдомский обитатель почти никого из рутенцев.
Ну ладно. Башня эта была в семь этажей и семьдесят семь ярусов… не спрашивай, что это означает, просто так говорится… — и вот что удивительно: все они, от самого широкого до самого узкого, были покрыты белыми перьями, что лежали одно к одному, будто свинцовые пластины или хорошая черепица. Это были перья Великой Змеи — Радуги.
Тайно пристали путники к извилистому берегу и спрятали карру в прибрежном кустарнике. А сами стали наблюдать.
Никакой стражи они не видели — ворота башни были открыты, и туда-сюда расхаживали прекрасные девушки. Были они заняты всякими делами по хозяйству: стирали нарядное белье и развешивали его на ветвях, носили корзины с плодами, выпасали тонкорунных коз — а между тем играли на музыкальных инструментах и пели благозвучные песни как бы в помощь своему труду.
Ближе к вечеру запылила единственная дорога, ведущая к замку, и проскакал по ней всадник в кожаном шлеме, серебряных доспехах и на золотом коне. Позади седла в петлю был продет тонкий прямой клинок. Обернулся рыцарь — и заметил Брана.
Снял воин свой шлем, тряхнул черными косами — и оказалось, что это юная женщина.
— Привет вам, путники, и добро пожаловать, — сказала она. — В этом доме всегда рады гостям.
Учтиво ответил ей Бран и пошел рядом — а с ним и все его друзья.
Пока они добирались до замка, успел он узнать, что сама девушка — королевская дочь, а прочие женщины — подруги и служанки. Отец ее умер от болезни, что унесла всех мужчин в стране, да и почти всех жён, кроме тех, что спрятались от поветрия в замке. Оттого не найдешь среди них ни единого мужчины или ребенка, а ей самой приходится охранять прочих дев от неведомых опасностей.
С радостью приняли женщины усталых и грязных путников, дочиста отмыли в бане и сытно накормили за столом, где против каждого из мужчин сидела красавица, а против Брана — сама юная королева. После трапезы возлегли каждый мужчина с той женщиной, что находилась напротив, а Брана увела к себе сама Альбе — так было имя владетельницы сего прекрасного острова.
Долго ли шло для них время или не было его вовсе, как бывает с теми, кто счастлив, я не скажу. Только через девять месяцев родили пятнадцать женщин по ребенку, мальчиков и девочек поровну, а королева произвела на свет двойню: сына и дочку сразу. Были они похожи не на нее саму, а на Брана; он же за время скитаний стал бел, как пена морская, и темен, будто скрытая в ней пучина.
Тут говорит Бран:
— Сотворили мы все доброе: не иссякнет теперь ваш народ. А нам пора завершить и увенчать наши скитания.
— Погоди хотя бы еще столько же, — попросила королева.
И прочие женщины с плачем и стонами умоляли о том же самом.
Но знал Бран, что, согласись он, вымолят у него еще время, и еще и не будет тому конца. Ибо мягче воска сердце человеческое.
И велел тогда своим людям собраться, загрузить корабль дарами этой страны и править в открытое море.
В час отплытия собрались их женщины на берегу, и каждая держала в руке клубок золотой пряжи. Бросили они эти клубки, восклицая:
— Во имя детей наших, настоящих и грядущих!
И прилипло золото каждой к правой ладони ее мужа, потому что устыдились все моряки вместе и каждый из них на особицу. Потянули женщины, наматывая каждая свою нить на тонкие пальцы, и карра медленно пошла в объятия той бухты, откуда выплыла на вольную воду.
