Оксана Панкеева - О пользе проклятий
– Так поговори с ней и объясните друг другу, кто что имел в виду. А то вы так и разойдетесь в обидах и сожалениях. Встретьтесь и поговорите сами, чтобы мы с Жаком не бегали между вами, как почтовые голуби. Ты встать можешь? Я бы тебе помог дойти до второго этажа.
– Не могу, – признался Кантор. – Даже сижу с большим трудом, и сразу голова кружится. Душевный ты человек, Элмар. Щедрый. Уж одарил от души.
– Странно, – сокрушенно вздохнул Элмар, – Почему же все-таки с Жаком ничего подобного не было?
– А ты что, и его тоже бил? Тоже по ошибке, или это у тебя такая манера знакомиться?
– Да не то, чтобы по ошибке… Но в общем, потом тоже извинялся. Так что, сказать Ольге, чтобы к тебе пришла? Мне кажется, она встанет намного раньше.
– А она захочет?
– Она и так хочет. Просто стесняется.
– Пусть не стесняется. Я бы сам пришел, я хочу ее увидеть, мне нужно с ней поговорить… объяснить… но ты же видишь…
– Хорошо, я ей скажу. – Элмар внимательно посмотрел на Кантора и добавил: – Но если ты ее еще чем-нибудь обидишь, я тебе точно мозги вышибу.
Кантор улыбнулся.
– Только постарайся, как в прошлый раз, напасть сзади и без предупреждения. А то я увернусь, и у тебя будут большие проблемы.
Его высочество густо покраснел, будучи уличен в недостойном и неподобающем, и проворчал:
– Так уж и будут.
– Вполне могут быть. Без оружия я и с такими справлялся. Главное только – не подставиться, а в остальном мы вполне можем потягаться. Я тебе как-нибудь покажу, ты поймешь.
– Да? – сразу заинтересовался Элмар. – А в чем суть? В технике?
– И в технике тоже. Как-нибудь, может, встретимся, когда у меня будет свободное время, и я тебе покажу. Тебе понравится. Ты ведь еще интересуешься боевыми приемами? Или совсем воинское дело забросил?
– Как это можно забросить! – обиделся Элмар. – Ты представляешь себе, во что я превращусь, если заброшу тренировки?
– Не очень, – засмеялся Кантор. – Но я понял, что ты имеешь в виду.
– Тогда до встречи.
Они снова обменялись рукопожатием, Элмар поднялся и направился к выходу. Уже у двери он остановился и обернулся.
– А насчет фанги, так, между нам, воинами… – сказал он. – Бросай это гиблое дело, пока не поздно. А то представляешь, во что превратишься ты? И очень скоро.
– У меня это не всерьез, – опустил глаза Кантор. Не хватало, чтобы ему еще здесь морали читали! Как будто нагоняя от командира недостаточно!
– У всех поначалу не всерьез. А потом проходит год-полтора, и ты вдруг видишь, что ты уже не воин, а мешок с дерьмом, и сам не заметил, как это вышло.
Кантор заинтересованно поднял глаза.
– А у тебя так было?
– За кого ты меня принимаешь? Конечно, не было. Но видел я такого достаточно.
– Полагаешь, я не видел?
– Не знаю. Ты не маленький, учить тебя жить и читать тебе проповеди. Я сказал, что думаю. Твое дело.
– Спасибо, – устало кивнул Кантор. – Я понимаю.
И подумал, что ну их, действительно, такие приключения.
Утром пришла Стелла, сообщила, что Амарго зол, как голодный дракон, и грозится спустить с Кантора штаны и отходить ремнем за все хорошее. Это радовало. Если бы он грозился сделать что-то более реальное, было бы хуже. А так, возможно, дело ограничится устным разносом и очередным обещанием больше так не делать. Затем доктор посмотрела, как заживает шов на затылке, сменила повязку и напоследок проехалась насчет горячих мистралийских парней, которые суют свои органы размножения, куда ни попадя, а ей потом приходится возиться с их разбитыми головами, которые совершенно не соображают, что делают, и вообще с трудом верится, что в них есть мозги. Кантор с трудом удержался, чтобы не ответить что-нибудь. Доктор Кинг была невыносима в общении, особенно с мужчинами, и он часто удивлялся, как Амарго ее терпит. Впрочем, с Амарго она была вежливее, чем с другими.
Почти сразу после нее зашел Эспада, попрощаться. Он выглядел каким-то помолодевшим и более задумчивым, чем обычно. Видимо, ночь с нимфой пошла ему на пользу. Он сказал, что дальше поедут без него, ждать его времени нет, и спросил, что с ним все-таки случилось. Вдаваться в подробности или сочинять что-нибудь веселое у Кантора не было настроения и он сказал, что упал по пьяни на лестнице. В ответ он услышал краткую проповедь о вреде алкоголя, поразительно похожую на вчерашнюю о вреде наркотиков. Это уже начинало раздражать, и он опять с трудом промолчал.
До обеда он провалялся, размышляя о разных вещах. Во-первых, он восстановил в памяти полную картину событий исторической ночи. Во-вторых, прикинул, что сказать Амарго, а что не надо, и решил ничего не говорить вообще, свалив все на провалы в памяти. В-третьих, он опять имел продолжительный спор с вредным внутренним голосом, который самым жестоким и бессовестным образом издевался над его сексуальной несостоятельностью.
Ну и что тебе дали пять лет воздержания, ехидно говорил голос. Ничего хорошего. Потерял квалификацию. Совершенно разучился чувствовать женщину. Превратился в обычного тупого самца.
Неправда, обиделся Кантор. Я просто был пьян, потому и не почувствовал. А за тупого самца я кому-то и морду могу набить.
Себе, посоветовал голос. Или своему отражению в зеркале. Стыд и позор, отодрал бедную девушку, как хотел, и не удовлетворил ни разу. И что она после этого будет думать о мужчинах? А о сексе вообще?
Что это вещь долгая, утомительная и болезненная, со вздохом согласился Кантор.
Вот именно, сказал голос. И тебе не стыдно? Тоже мне, любовник… Так разочаровать партнершу! Да когда с тобой такое было?
Никогда, опять вздохнул Кантор. Даже в сопляческом возрасте такого не было.
И что ты намерен делать, не унимался зловредный голос. Извиняться? А исправить дело тебе не приходит в голову?
Ты что, охренел, оскорбился Кантор. Этого еще не хватало. С меня достаточно.
Что, боишься опять опозориться, съехидничал голос. И хочется, а боязно. Надо же, неустрашимый Кантор струсил!
Ничего подобного, возмутился Кантор. Но не сейчас же. У меня голова болит.
А может у тебя еще и месячные, расхохотался голос. Голова у него болит, надо же! Как бы там ни было, ты задолжал девушке четыре оргазма. Если не больше.
Пять, проворчал Кантор. Кто ты вообще такой? Какой-то сексуально озабоченный потусторонний голос еще будет мне указывать и считать, что я кому задолжал!
Я – это ты, ответил голос. Настоящий ты. А ты – это я, только обиженный, озлобленный и разочарованный.
На этом он успокоился, и Кантор подумал, что у него начинается раздвоение личности, и, наверное, это очень плохо. И что самое противное, все началось еще до того, как его стукнули по голове. Неужели правда от фанги? Так ведь не сказать, чтобы злоупотреблял…
