Хаген Альварсон - Девятый Замок
Братья в городе хвастали оружием и добычей. Все им завидовали и считали великими героями. Голова, правда, на третий день протухла, и её выбросили. А самое главное — никто из взрослых не узнал о случившемся.
Снорри несколько дней ходил сам не свой. Хлини боялся, как бы пивоваров сын не выболтал тайны. Надо отдать ему должное — до угроз не опустился. А Снорри однажды приснилось, что в птичье гнездо прокралась змея и передушила всех птенцов. Потом большая птица разорила змеиную кладку. А потом змея и птица сошлись в поединке. Птица унесла змею в когтях под самое небо, и Снорри увидел, как змея вцепилась в птицу, ужалила, и они вместе рухнули в пропасть. И после этого он понемногу забыл о случившемся.
А братья Кили и Фили пожалели о своей находке. Спустя несколько дней в Норгард прибыли странные гости.
* * *Они прибыли утром, на крытой телеге, запряжённой двумя ослами. По бокам повозки висели круглые щиты, оббитые железом. На козлах сидел носатый дверг в опущенном капюшоне и пыхтел трубкой. Гости были мрачные и немногословные. И все при оружии.
Пятеро их было, тех гостей. Все — в тёмно-серых плащах, с бородами, заплетёнными в косы. Оружие носили скрыто, только у главного из-за плеча торчала хищная борода боевой секиры. Возничий спросил, где можно остановиться, и покатил к трактиру. Люди провожали их почтительными поклонами.
То были воины из племени гормов. Не бродячие наёмники, а хирдманы главы рода. Они выполняли некое поручение, о сути которого, впрочем, не говорили, и теперь шли обратно в горы. Воины заняли стол в "Под дубом", ели и пили, и никто не смел приставать к ним с расспросами. Хотя многие косились и уважительно перешёптывались.
Надо было такому случиться, что в тот день Ёкуль, отец Эгги, крепко засел в трактире. Его жена Турдис послала Эгги посмотреть, где пропадает муж и отец. Эгги, разумеется, увидев бородатых героев, забыл о поручении и уставился на них во все глаза. А когда заметил топор, точь-в-точь как у братьев Вилисонов…
Старший воин перехватил его взгляд. Эгги оцепенел. Горм поманил его и тихо спросил:
— Ты раньше видел такое орудие?
— Да… нет… не помню…
— Мы потеряли где-то в этих горах топор. И мы были бы благодарны, если бы его вернули. Бородатая секира — плохая игрушка для тех, кто не знает, как хлещет брага битвы. И я от всей души надеюсь, что ей не проливали кровь…
Эгги кивнул и выскочил из трактира, бросился искать братьев.
Фили где-то пропал. А Кили, услышав, что за его игрушкой пришли, побледнел и задрожал.
— Ох, не нравится мне это! — пробормотал он. — Ты, надеюсь, никому не говорил?
— Ну… я сказал только, что…
— Тьфу! Тупица! — выпалил Кили и исчез в погребе. Говорят, он просидел там три дня, пока гормы не уехали. Потом над обоими братьями смеялся весь Норгард. А они ходили красные, как солёный лосось.
Топор вернули Хлини, Борин и Эгги. Сказали, что нашли его на дороге, а взрослым ещё не успели сказать. Старший из гормов недоверчиво усмехнулся и кинул каждому аж по марке серебра.
А Снорри больше не водил дружбы с Хлини и его ватагой, отчего его прозвали Снорри Маменькин Сынок.
11
Весь следующий день я ждал Корда, чтобы посрамить его чародейскую мудрость, развеяв его возможные опасения. Однако, как часто бывает в разговорах с мудрыми, сам был посрамлён.
— Балин не обманул. Раданте не лгут. Великая богиня не ждёт у своего престола лжецов, — торопливо говорил Корд, едва сойдя с ладьи и лёгким широким шагом направившись к дому старосты. Я едва поспевал за ним.
Однако тени залегли у него под глазами, и ещё он чуть горбился, чего раньше за ним не наблюдалось. Он устал, хоть и ловко прятал это.
— Но я поостерёгся бы говорить, что понимаю его верно. Когда ты, Снорри, говоришь — моя земля, мой мир, ты думаешь о чём-то одном, а раданте — совершенно о другом. Как бы там ни было, мы, Золотой Совет, сумели удержать большую часть чёрного огня. Но малая его часть вырвалась, и теперь движется вниз по Андаре. Цверги будут здесь завтра, около полудня. Не думаю, что ваших воинов хватит, чтобы удержать Норгард, даже за стенами борга. Если начать отход сегодня, вы успеете разойтись по ближайшим поселениям. Дальше Норгарда они не пройдут…
— Огонь неделим, — сказал я.
— ЧТО?!
Он остановился и посмотрел мне в глаза. Там кипел зелёный лёд, и кайры кричали в мёртвом свинцовом небе… и вился пепел над бескрайними равнинами… и последние из живущих заходились безмолвным смехом, похожим на плачь…
— При чём тут огонь? — тихо, но страшно спросил друид.
Не смотрите им в глаза.
Не смотрите в глаза им, ведающим искусство Высоких.
Не смотрите…
— Твой мрачный соплеменник сказал, что горящий огонь неделим. И потому я думаю, что дело не в том, много ли цвергов. Их чёрный огонь есть и в нас — ты ведь помнишь, как смердели те монеты… В них он пробудился. В нас — пока дремлет. Но я думаю, если уйдем, то не избегнем их участи. А если останемся…
Корд презрительно рассмеялся.
— Кто из нас друид, а, сын Турлога? — говорил он сквозь смех. — Клянусь, завидую твоей мудрости! Знаешь, что я думаю про ваш чёрный огонь? Он не дремлет. Он бушует в вас не одно поколение. Он вас сожрал. Ага. Только это великая тайна. Никому не говори! Так что нет толку спасать честь, коли давно её потерял, а надо спасать задницу.
— Говори за себя, предатель, — сказал я равнодушно, — тебе ведь не больно от того, что Норгард падёт, не так ли?
— Это размен. Как в игре в тэфли.
Меня потрясло то мертвенное спокойствие, с которым он вынес этот приговор. Воистину — Медный Судья…
* * *Потом был тинг.
Встревоженный народ шумел, занимая места на поле. Никто ещё не знал, что близится гибель. Никто, кроме Свена Свенсона. Староста же был невозмутим и бесстрастен.
Эльри не объявился.
— Этот вот человек, вы все его знаете, — сказал альдерман, указав на Корда, — принёс мне сегодня весть, которая не показалась мне хорошей. Это дело касается всех нас, а решение надо принимать быстро. Так что прошу вас, не шумите, и пусть он скажет, а ты будь по возможности краток, друид.
Корд'аэн начал речь. Он говорил громко, кратко и страшно. И люди молчали, поражённые. А когда он смолк, несколько мгновений тишина звенела над тингвеллиром, и я слышал, как смерть точит свои длинные ножи.
А потом тинг взорвался спорами, возгласами гнева, причитаниями, ворчанием и плачем. Люди не могли поверить, что это могло случиться на их веку. Они не понимали, чем заслужили это. Кто-то от большого ума даже предложил принести человеческую жертву Старому Балину, но когда ему сказали, сам-то пойдёшь, жертва ведь нужна добровольная, — он предложил срубить дуб, что, мол, плохо защищал. Это никому не понравилось, и ему заткнули рот.
