Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка
Утро город встречает фанфарами, искрами из–под копыт. По улицам проходит добрая половина дружины во главе с сэром Ллойдом. Вровень с конем вождя бежит — она. Даже за стремя не держится. Еще и последние советы дает. Просит не увлекаться, быстро ударить, все сжечь, и так же быстро — назад. Многие услышали:
— Что роща? Новую посадим. Главное — вернитесь!
А потом — ржание лошадей, непривычных к морским путешествиям, полные паруса на горизонте, машущие вслед руки.
Лучники Луковки если и ушли, то тихо. Война не оставила город в покое! По улицам ползут слухи о падении почтовой станции, от человека к человеку проходят путь от были к легенде, от легенды к мифу. Недостроенная почтовая станция превращается в цитадель, исполнившие свой долг воины — в полубогов. А бредущая домой, в башню, сида со свешенными к плечам ушами — в мученицу за народ свой! Вчера вечером была жадина, не дающая легких денег — сегодня щит и опора. Что до вчерашнего, люди вспомнили: идет война. Да за одно то, что она ухитряется воевать, не залезая в мошну граждан — поклонитесь–ка ей в пояс!
Иные, точно, кланяются. Сида шагает все тяжелей… Встала. Уши взлетают на макушку! Руки в боки, из горла… упаси Господь, не песня. Всего лишь сварливый окрик:
— Что мне поклоны бьете? Тем, кто на тракте полег — им поклонитесь. Бога молите… за тех, кто в море и походе.
Дернула ухом. Дальше поплелась, в собор, навещать рассекреченного патриарха. Вокруг — тихо, служек с патриаршими носилками не видно. Носильщиков тоже. Неужели опоздала, и патриарх уже в порту? У него еще два часа… В нефе одинокие богомольцы, редкие свечи в ящиках с песком. Некрасиво? Зато пожаробезопасно! Тренажер… После дневного сна нужно вернуться, отбыть епитимью. Срок, вообще–то, вышел, но нагрузки следует увеличить.
Служка кланяется, ведет внутрь. Вот и кабинет Пирра. Старик сидит в трехногом кресле местного производства, глаза прикрыты. Диктует письмо секретарю–камбрийцу. Глаз не открывает, голову не поворачивает, а поза становится напряженной. Заметил и узнал.
— Тяжелая у тебя походка, святая и вечная, — говорит, — понимаю, отчего язычники тебя пишут богиней… Христианину не пристало верить в неодолимую судьбу, но твоя поступь подобна шагам Рока. Уже пора? Толпа ждет Пирра? Пойдем…
Открыл глаза. Встал. Медленно.
— Что–то тихо. Или уши мне начинают отказывать так же, как и глаза?
— Нет никакой толпы, — сообщила Немайн. — Я не стала выставлять против тебя твой страх. Мне довольно и готовности выйти ему навстречу! Отныне в Кер–Сиди есть первосвященник. Только…
Она улыбнулась, свесила уши к плечам, заглянула снизу вверх свинцовыми глазищами.
— …батюшка Пирр, не называй меня святой и вечной! И Августиной тоже! Это Анастасия — базилисса. А я Немайн, хранительница…
Пирр развел руками. Мол, прости, но сама подставилась. Старый наставник укажет на ошибку — чтобы этого не сделал кто–нибудь менее доброжелательный.
— Оговорился, великолепная. Разве откажу тебе в просьбе? Но прошу тебя — подумай. Старик Пирр сумел переступить через страх… всю ночь святому Петру молился, и с его помощью сумел. Попробуй и ты, ополчись на свои страхи — глядишь, и они окажутся не большим, чем испытание, назначенное добрым правителем…
Триада третья
1
С самого утра сестренки–Агусто след простыл. Знакомо. Отец, бывало, тоже не мог выбраться к семье с утра до ночи. Государственные дела… Перед Анастасией пока задачи попроще. Штат башни, жены, сестры, дочери и прочие родственницы рыцарей сестры — заметили, что проснулась. Робеют перед именем римской базилиссы, пока не является сестрина… наследница. Пусть пока будет так!
— Какое платье наденет святая и вечная — римское, камбрийское или аварское?
— Аварское. К вашему еще не привыкла…
Римское напоминает башню, в которой четыре года узницей жила. Непонятно, почему сестра не построила себе обычный дворец. Да даже нору выкопать, и то, наверное, приятней, чем от брошенного в окно случайного взгляда — вспоминать! Пусть на Родосе зелень другого цвета, нет полноводной реки, и дома совсем другие, но по улицам спешат такие же маленькие человечки, снуют в порту лодки, входят и выходят корабли.
Церемонии, конечно, забыты, но Анастасия никогда их особо не любила. Поклона и пожелания святой и вечной августе радости в новое утро — вполне достаточно. Дальше начинаются дела. Эйра выглядит высокопоставленным офицером — широкий военный плащ прячет девичье естество. Лицо настолько серьезно, что потеряло львиную долю свежести.
— Немайн мне поручила сразу два дела, важных. Одно — помочь тебе освоиться в башне, городе, стране. Другое — командовать дружиной и ополчением. Мужчины высокого звания все на новых землях или в походе, а временное назначение — обещание постоянного, если человек справится, конечно. Вот и приходится хлопотать за двоих. Я к чему: не желаешь ли ты взглянуть на учение? Городское ополчение нужно постоянно тренировать, иначе они все перезабудут.
Сказать «не желаю» значит поставить ту, которую Агусто зовет сестрой, в дурацкое положение. Хочется: настоящая–то сестра у нее одна! Но ведь поймет, обидится. Самое меньшее — огорчится. Потому Анастасия торопится согласиться, но шпильку подпустить не забывает.
— Желаю… если расскажешь, что бы ты делала, если бы я отказалась!
— Бегала бы туда–сюда, как колесничная лошадь! — соломенная головка и встряхнулась по–лошадиному, короткая толстая коса тяжело мотнулась от уха к уху, — Управилась бы. Мне, святая и вечная, бегать не привыкать. Лет с десяти заказы разношу…
Осеклась. Уточнила:
— Разносила.
Носом шмыгнула. Простыла, что ли? Или, поднятая сестрой к вершинам власти и славы, жалеет о жизни в ремесленном сословий? Ее рука сунулась в неприметный разрез в поле плаща. Оказывается, там прячется платок — поменьше, чем на поясе, и совсем не вышит. Правильно: сильным не стоит показывать хвори на людях. И не стоит показывать, что есть, что прятать! Потому поясной всегда чист и всегда на виду.
