Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей киммерийца
— Давно, видать, не кормленный…
Конан даже дыхание придержал, произнося эту фразу. Так хотелось надеяться, что высокомерный жрец с возмущением подтвердит: да, давно не кормлен, голодает, потому что младшие послушники нерадивы. Тем более, что и Нийнгааль они вроде как не знают, может, совпадения просто, совпадение и морок, и никто никого не распяливал на сером жертвенном камне. Хотя бы нынешней ночью…
Жрец фыркнул:
— Говорю же — тащат всякую погань! Разве такой мелкой дрянью пристало питаться истинному божеству?! Он сегодня почти и не притронулся, так, поклевал самую малость…
Уши внезапно заложило и стало трудно дышать. Сердце бухнуло о рёбра изнутри тяжёлым таранным ударом, словно вырваться хотело.
Так, поклевал. Самую малость.
Поклевал…
Как наяву встали перед глазами маленькие пальчики, так похожие на удлинённые бледно-розовые винные ягоды с тонкой полупрозрачной кожицей и неожиданно тёмным красным соком внутри…
— Она… жива?
Он не услышал собственного голоса. Стиснул задеревеневшими пальцами павлинью шейку так, что птичка не застонала даже, а пискнула отчаянно, хотя и по-прежнему беззвучно. Неслышный писк продрал по костям и слегка приглушил звон в ушах. Среди жрецов многие попадали на колени — то ли в молитве, то ли оглушённые. Конан с трудом разжал сведённые пальцы — пернатая дрянь была ещё нужна.
— Жертва жива?
— Да что с ней сделается?! — от страданий придушенного божества жрец в синем побледнел и слегка пошатнулся, но высокомерного презрения ко всему окружающему миру отнюдь не лишился. — Говорю же — чуть-чуть и поклевал-то, даже кости пилить не пришлось! Так, сухожилия слегка подрезали, хрящики… А визгу-то было! Словно печёнку вынимают! Пришлось два чайника сонной травы извести, прежде чем…
Внезапно жрец замолчал. На лице его сквозь уже привычную презрительную маску проступило недоумение и даже какой-то обиженный страх. Заполнившая зал толпа с воем подалась назад — те, что до этого упали на колени, вставать не стали. Так и отползали, подметая разноцветными одёжками каменные плиты, закрывая лица рукавами и подвывая от ужаса.
Конан в этот момент не видел своего лица.
А увидел — сам бы постарался отползти подальше.
— Где. Она. Ну?
Жрец в синем ответить не смог, только побледнел ещё больше. Красные пятна на скулах окончательно обесцветились, став грязно-серыми. Ответил раненый охранитель:
— В подвале кормления. В клетке. Это недалеко. Два дома отсюда. Принести?
— Да.
Конан предпочёл бы пойти туда сам. С мечом наголо и гвардейцами за спиной. Сметая все препятствия — что там, радуясь этим препятствиям, как родным. Но побоялся, что, стоит шевельнуться, и больше он не сможет с собой совладать. Слишком хотелось ему искупать клинок в крови всех этих двуногих тварей, что и людьми-то зваться недостойны.
А ещё ему так же отчаянно хотелось просто зажмуриться…
Но он не вскочил, не прошёлся в карающей жатве по склонённым к полу головам. Даже глаза не закрыл, уставившись невидящим взором прямо перед собой, снова и снова повторяя про себя то ли молитву, то ли заклинание — короткое, всего лишь в одно слово.
Пальцы!
О, Митра, всемогущий и милосердный, дарящий тепло и саму жизнь, пусть это будут всего лишь пальцы на ногах! Всего лишь только пальцы…
— Лекаря. Лучшего. Быстро. Ну?!
— Я уже послал за королевским алхимиком, это лучший врачеватель в Сабатее, — Эрезарх закусил губу и бросил на короля Аквилонии настороженный взгляд. — Ты только не делай глупостей, ладно?
— Глупостей? — взгляд почти белых глаз был тяжёл, улыбка, больше похожая на трещину в гранитной скале, пугала до дрожи. Такие трещины предвещают лавину. Страшный и беспощадный в своей всесокрушающей мощи горный обвал. — Нет. Глупостей не будет. Всё будет очень… разумно.
Он снова обернулся к замершим в безмолвной панике последователям Золотого Павлина, и тихий шёпот его загремел под гулкими сводами зала:
— Советую вам хорошенько помолиться всем забытым вами богам… если, конечно, хоть кто-то из них от вас ещё не отвернулся и услышит. А молиться вам следует о том, чтобы ваша… жертва… оказалась живой и здоровой. Как можно более живой и здоровой. И хорошо так молиться. От всего сердца. Потому что если это будет не так… То, клянусь Митрой, каждое нанесённое ей увечье будет нанесено и каждому из вас. В двойном… нет. В тройном размере.
Жрец в синем одеянии стал белей собственного пояса. И внезапно осел безвольным тряпичным ворохом прямо на пол, закатив под лоб выпученные глаза. Кто-то завыл, другие действительно стали молиться, истово отбивая об пол положенные поклоны и торопливо шевеля губами в беззвучных обещаниях.
Конан волевым усилием стиснул губы — почти нестерпимо хотелось подкрепить мысленную просьбу пусть даже и беззвучным проговором. Казалось, что так будет вернее…
Всего одна ночь, они не могли успеть много! Пусть это будут пальцы… Зачем они женщине? Тем более — на ногах? Не нужны они ей. К тому же — такой красивой, как Атенаис. Зачем ей ноги — с таким-то личиком? Ей и ходить-то не надо — на руках носить будут!
В паланкинах.
Из лучшего расписного кхитайского шёлка. С мягкими пуховыми подушками и удобными креслами. Сплошь в драгоценностях, она же так любит все эти блестящие побрякушки… Двух красавцев-рабов, на всю жизнь, это будет даже лучше паланкина, необычнее и удобнее. Сделать им седло. Чтобы вдвоём носили. Новая, мол, причуда. И одеть с такой роскошью, чтобы ахнули все и от зависти тут же на месте и умерли, чтобы даже не вспомнили о причине, чтобы ни у кого даже мысли, даже на миг…
Митра всемогущий и милосердный, сделай так! Пусть повторяющийся кошмар обернётся провидческим сном, а не обманной насмешкой, преддверием иного кошмара, большего… Зачем женщине ноги?!
Красивой женщине.
Красивой…
Ведь ты же не ворон, правда? Ты же Павлин, хоть и с зубами! Только вороны начинают с лица, первым делом выклёвывая жертве глаза и нос, не важно, мёртвой или пока ещё живой, но беспомощной жертве… Это вороны только, да прочие падальщики. Но ведь ты же не ворон!!! Не ворон, правда?!! Не падальщик. А пальцы — что, пальцы ерунда, она даже ходить сможет, мы найдём лучших лекарей или даже волшебников…
Митра, пусть это будут всего лишь пальцы.
* * *Когда толпа начала расступаться, Конан вдруг отчётливо понял, что молился не тому богу.
Понял, ещё даже не увидев крытые носилки, только опущенные головы несущих их послушников. По этим самым опущенным и втянутым в плечи головам и понял. По тому, как шарахнулась от вошедших толпа, словно на каждой из них незримый чумной капюшон. По тому, как слабо охнул стоящий рядом Эрезарх, вспоминая Иштар милосердную. Ему, стоящему, видно куда лучше…
