Джек Вэнс - Лионесс: Зеленая жемчужина
К счастью, Эйлас слышал, как кто-то упомянул имя бородача: «Знаю. Вы — сэр Хьюн из Трех Сосен».
Сэр Хьюн кивнул: «Ты мне в сыновья годишься. Гляжу я на тебя и диву даюсь!»
«Почему же?»
«Посмотри на меня! Я — соль этой земли, я врос корнями в вересковые болота! Моя рука толще твоего бедра! Видишь эту бочку? Я выпью в четыре раза больше твоего и только развеселюсь, но никто не застанет меня врасплох — а ты будешь храпеть, уткнувшись носом в стол! Я могу пробить копьем дубовую доску, могу убить быка одним ударом. В наших холмах я знаю каждую тропу, каждый камень, каждый родник. Знаю, где гнездятся тетерева и в какой запруде прячется форель. А ты приехал из Тройсинета, помахал у нас перед носом куском пергамента и объявил себя королем. Ладно, все это прекрасно и замечательно, так эти вещи и делаются — но что ты знаешь о жизни на горных лугах? Что ты знаешь о холодных дождливых днях и морозных ночах? Ты когда-нибудь резал глотку врагу, бесшумно подкравшись к нему сзади — только потому, что он сделал бы то же самое с тобой? И все равно мы должны выполнять твои приказы? Разве тебе не кажется, что в этом есть какая-то нелепость? Причем я спрашиваю со всем должным почтением».
«Сэр Хьюн, я хорошо вас понимаю, вы вправе задать такой вопрос. Не сомневаюсь, что вы доблестный рыцарь, и не стал бы с вами бороться — вы тяжелее меня раза в три. Давайте лучше устроим бег наперегонки — причем проигравший должен отнести победителя обратно на плечах?»
Сэр Хьюн расхохотался и шлепнул ладонью по столу: «Мне тебя не обогнать, это уж точно! Значит, у вас в Тройсинете солдат учат убегать как можно быстрее?»
«Бегать они умеют, но не с поля битвы. А по поводу жизни на горных лугах могу только заметить, что знаю о ней больше, чем может показаться с первого взгляда. Когда-нибудь, если вы будете расположены меня выслушать, я расскажу вам об этом целую историю».
Сэр Хьюн указал большим пальцем на разрозненные группы тихо спорящих баронов: «Помяни мое слово! Если ты надеешься усмирить раздоры, ничего у тебя не получится! Как ты заставишь их не драться, не устраивать засады и ночные набеги, не рисковать ради быстрой наживы?» Повернувшись, он широким жестом представил королю толпящиеся на лугу дружины: «Разве ты не видишь? Каждый клан держится обособленно. Каждый даже спиной умеет показать, как ненавидит всех, кто убивал и грабил его предков на протяжении веков! Да, мы любим охотиться на врагов, мы любим бешеную погоню, любим грабить и насиловать! Что может быть лучше, чем зарезать супостата? И скажи мне, сынок — зачем еще нам жить? Такими мы уродились, такими нас сделали горы — у нас нет других развлечений».
Эйлас откинулся на спинку походного трона: «Так живут звери. Разве у вас нет сыновей, дочерей?»
«У меня было четыре сына и четыре дочери. Два сына уже на том свете, а их убийца тут как тут — вон он стоит! Ничего, скоро я прибью его длинными гвоздями к своим воротам и буду пировать, пока он дохнет!»
Эйлас поднялся на ноги: «Сэр Хьюн, вы мне нравитесь; если вы осуществите свою угрозу, я повешу вас с огромным сожалением. Было бы гораздо лучше, если бы вы и ваши сыновья обороняли свою страну с тем же усердием, с каким вы преследуете соседей».
«Ты меня повесишь? А как насчет Достоя, чьи черные стрелы пронзили сердца моих сыновей?»
«Когда это случилось?»
«Прошлым летом, перед началом окота».
«Значит, до того, как я издал первые указы. Герольд, соберите баронов снова!»
Эйлас опять обратился к феодалам — на этот раз он стоял, опираясь на рукоять меча: «Я беседовал с сэром Хьюном, и он подал жалобу на сэра Достоя».
Многие бароны расхохотались; послышались возгласы: «Как этот подлый разбойник смеет на что-нибудь жаловаться? У него руки по плечи в крови невинных жертв!»
«В какой-то момент убийства должны прекратиться, — сказал Эйлас. — Я уже определил этот момент раньше. Теперь я сделаю это снова, выражаясь понятно и недвусмысленно. Каждый, кто убьет другого человека, будет повешен. Исключение составляют только случаи самозащиты. В Южной Ульфляндии будут соблюдаться законы! И чем скорее вы поймете, что это не пустые слова, тем лучше будет для всех.
Моей армии нужны умелые бойцы — я не хочу, чтобы они убивали друг друга, и не хочу тратить время на осады и повешения. Тем не менее, если придется это делать, я этим займусь! Возвращайтесь по домам и хорошенько подумайте о том, что я сказал».
3Вернувшись в Исс, Эйлас пытался найти в своем лагере Шимрода, но безуспешно. Он поручил помощнику обойти портовые таверны, но Шимрода нигде не было, что начинало раздражать короля — ему не давали покоя несколько навязчивых идей. Во-первых, Эйлас подбадривал себя надеждой на то, что Шимрод мог бы применить магические чары и укротить таких непримиримых вассалов, как сэр Хьюн — в этом отношении полезным оказалось бы, например, заклинание, вызывающее временный приступ смирения и раскаяния, или сглаз, заставляющий мечи баронов гнуться, словно они сделаны из бумаги, а их стрелы — старательно уклоняться от цели. Эйлас уверял себя, что такое содействие не противоречило бы эдикту Мургена,[10] так как его можно было обосновать общими принципами человеколюбия.
Кроме того, Эйлас надеялся, что одним своим присутствием Шимрод окажет полезное влияние на синдиков Исса, когда такое влияние потребуется. Но Шимрод исчез, занимаясь своими делами, и Эйласу оставалось только положиться на себя и вести переговоры с таинственными олигархами без посторонней помощи.
Прежде всего необходимо было выяснить, в чьих руках была на самом деле сосредоточена власть — и Эйлас знал, что это непростая задача. Поразмышляв, Эйлас решил, что навыки лорда Пирменса как нельзя лучше позволяли справиться с этой головоломкой, и поручил ему организовать совещание с городскими старейшинами.
Поздно вечером Пирменс явился к Эйласу с отчетом.
«Необычная ситуация, выходящая за рамки повседневных представлений! — заявил Пирменс, когда Эйлас поинтересовался достигнутыми за день успехами. — Народ, изворотливый, как морские угри! Можно поверить, что они действительно происходят от минойских критян!»
«Откуда это следует?»
«Однозначных свидетельств нет, — признал Пирменс. — Но такой ответ подсказывает интуиция. Слова и поступки горожан Исса отличаются противоречивым сочетанием откровенности и скрытности, характерным для минойского склада ума. Сегодня мне казалось, что надо мной просто издеваются — меня чуть удар не хватил! Я наводил справки по всему городу, пытаясь узнать, кого здесь считают магнатами, старейшинами или просто влиятельной кликой — но местные жители только улыбались, пожимали плечами и разводили руками. Если я настаивал, они хмурились, задумывались, с сомнением качали головами, озирались по сторонам и в конце концов отрицали существование каких-либо властей. Подозреваю, что после этого они смеялись у меня за спиной, но мне никак не удавалось уличить их в дерзости — обернувшись, я обнаруживал, что они ушли по своим делам. И в этом заключается наибольшая дерзость: расспросы такого рода им настолько наскучили, что они даже не смеются!
