Аллан Коул - Когда боги спали
— Это, разумеется, неприятные новости, Фари, — сказал король. — И ты прав, что доложил мне о них. А кто-нибудь знает, что это все означает? Нет ли здесь связи с нашими попытками преодолеть проклятие?
Фари вздрогнул от неожиданности. Задумавшись на минуту, он стал постукивать лапой по полу. Затем сказал:
— Я не знаю, ваше величество. Эта мысль никогда раньше не приходила мне в голову.
— Но возможность такая есть, — сказал король.
— Да, ваше величество. Думаю, что есть.
— Что бы ты посоветовал? — спросил король.
Фари сразу почуял опасность и печально покачал головой.
— Стыдно признаться, ваше величество, но я в растерянности. Даже и не знаю, что предложить.
— Надо выяснить, — сказал король. — Вполне возможно, что начинать эксперименты и опасно.
Фари кивнул.
— Я понимаю, ваше величество, — сказал он. — Очень неприятная ситуация. План вашего величества вторгнуться в земли людей может пострадать.
— Вряд ли, Фари, — сказал король. — Проклятия имеют обыкновение распространяться за пределы очерченных им первоначально границ. Слишком много задействовано связей, некоторые из них неведомы даже тем, кто насылает проклятие, так что невозможно просчитать все мыслимые последствия. Именно поэтому я для начала отправил бандитов, а не наших солдат через Запретную Пустыню. Но как бы ни горько мне было это говорить, Фари, а все же благоразумнее действовать с оглядкой. И я хочу, чтобы ты не скупился на расходы. Задействуй всех звездочетов. Всех моих снотолкователей. Кроме того, пусть в главном храме ежедневно приносятся жертвоприношения богам и еженедельно — в храмах поменьше.
— Слушаюсь, ваше величество, — кивая, сказал Фари. — Без промедления. — Он поспешил прочь, испытывая облегчение оттого, что вновь всю вину и ответственность, возможную в данной ситуации, взвалил на других. Хотя в случае успеха он, без сомнения, рассчитывал получить единолично все похвалы и почести.
Король же остался в безрадостном настроении. Глубоко встревоженный Манасия вновь обратился к голове. Старый страх соперничества овладел им. По длинной костистой спине пробежали мурашки.
Манасия вдруг задумался: а уж не размышляет ли прямо сейчас о нем его враг?
И если есть такой враг, то уж не с человеческим ли ликом?
Вскоре после столь разочаровывающих событий в жизни Манасии Сафару и Ираджу пришлось распрощаться. Этому они посвятили целую церемонию, вернувшись в пещеру Алиссарьяна и к снежному перевалу, где они сражались с демонами. Прошедшие снегопады совсем скрыли свидетельства сражения, и когда они проходили на грубо сработанных деревянных лыжах, и следа не осталось от развернувшихся здесь некогда событий.
— А может, это просто нам приснилось, — сказал Сафар. — Может быть, вообще не происходило ничего подобного, и мы в любой момент проснемся и окажемся в обычной жизни двух обычных людей.
Ирадж отрывисто рассмеялся.
— Я никогда не был обычным, Сафар, — сказал он. — Да и ты тоже, хочешь признавайся в этом, хочешь нет. Но если признаешься, то просто избавишь себя от ненужных переживаний. — Он усмехнулся. — Если, и Астария тебе приснилась, — сказал он, — то у тебя самое богатое воображение в Эсмире. Представить себе куртизанку, одновременно и юную, и красивую, и девственную, и искусную в доставлении наслаждения мужчине… Нет, это был не сон, мой друг. Когда ты состаришься, то, вспоминая ее среди всех прочих женщин, можно будет сказать, что жизнь ты провел неплохую.
Сафар скис.
— Хотел бы я побыстрее забыть обо всем этом, — сказал он. — Боюсь, воспоминания об Астарии лишь сбивают меня с толку.
Ирадж хлопнул его по спине.
— Не смеши, — сказал он. — Подумаешь, влюбился в куртизанку. Ты не первый и не последний. Ну помечтал о вечной любви. Ну пообещал ей луну и звезды, лишь бы она оказалась в твоих объятиях. Я тоже говорил это своим двойняшкам. По отдельности. И вместе.
— Ты же совсем не это имел в виду, — сказал Сафар. — А я — именно это. И мне стыдно.
— Почему, я имел в виду именно это, — ответил Ирадж. — По крайней мере, иногда. Особенно когда левой рукой обнимал одну, а правой — другую. По титьке в каждой руке, да еще по такой округлой и совершенной, какую только может представить себе мужчина.
— В тебе говорила похоть, — сказал Сафар.
Ирадж фыркнул, затем сам себя комично обнял.
— Ну да, а в тебе говорила бессмертная любовь, да? Любовь, от которой невозможно укрыться. Ерунда, мой друг! Ерунда! Все дело только в том, как упакована эта похоть.
— Она смеялась надо мной, — вспыхнув, признался Сафар.
— Ну и что? — ответил Ирадж. — Ты гонял ее всю ночь и половину следующего утра. И поэтому, в момент бессилия, попросил ее стать твоей женой. А она, я представляю себе, с каким очарованием и типичными женскими уловками, сообщила тебе, что не хочет всю оставшуюся жизнь стряпать и рожать детей для деревенского парня. Она же куртизанка. И амбиций у нее столько же, сколько и красоты. Ты проявлял упорство. Надо полагать, вновь устроился среди этих шикарных бедер. — Новая волна краски на лице Сафара подтвердила, что Ирадж не ошибся в догадке. — И тут она рассмеялась. А смеяться должен был ты. Ведь ты же получил все, что хотел. Я позаботился об этом. И теперь, когда тебе от нее ничего не надо, ты добился того, что она тебя пнула. А ведь ты — Сафар Тимур! Человек, созданный для великих дел. Тот самый мужчина, на которого она будет молиться все оставшиеся дни ее жизни.
— Я не умею так расчетливо смотреть на вещи, как ты, — сказал Сафар.
— И не надо, — сказал Ирадж, пожимая плечами. — Но я не сомневаюсь, что и ты вскоре разделишь мой взгляд на эти вещи. Ты затащил бабу в постель. А презрительный смех куртизанки — особенно после того, когда дело сделано, — ничего не стоит. Потому что правда заключается в следующем: очередной мужик, который оседлает Астарию, будет старым и толстым, и именно о тебе она вспомнит в этот момент, представляя себе толстого старика божественным красавцем.
Грубоватые успокаивающие слова Ираджа, хоть и сказанные дружески, не могли исцелить уязвленный дух Сафара. И поэтому он обрадовался, когда Ирадж внезапно вскрикнул, что-то обнаружив.
— Ты только посмотри! — воскликнул он, опускаясь на колени и раскапывая снег.
Сафар приблизился посмотреть. Под скребущими пальцами Ираджа показалась морда демона. Черты покойника отливали голубовато-зеленым цветом. Из искаженного гримасой рта торчали огромные клыки. Этим демоном был Гифф, и на морде осталась печать удивления, с которой он принял смерть, когда лезвие Ираджа рассекло ему горло. Сафар отвернулся.
