Аврам Дэвидсон - Феникс и зеркало: Роман, новеллы
Проблема с грузчиками и официальными лицами разрешилась с прибытием некоего Басилианоса, хозяина широко известного в Пафосе «Золотого Приюта» — гигантского пристанища, предоставлявшего кров и стол многочисленным в прошлом пилигримам на все время их паломничества. Разумеется, там могли останавливаться и люди, прибывшие на остров с партикулярными целями, купцы, молодые путешественники, государственные мужи и прочие. Разумеется, как и все прочее на Кипре, «Золотой Приют» сильно страдал от прекращения нормальной связи с материком, вызванного действиями морских пиратов. А произошло все это примерно поколение назад.
— Да, бывали времена, доктор и капитан, — говорил Басилианос, восседая в паланкине, который носильщики несли столь медленно, что казались идущими в полусне, — бывали времена, когда «Приют» за ночь принимал сотни гостей. И это в обычные дни. Что же говорить о праздниках? Тогда людей прибывало вдвое больше… А что нынче? Гостей нынче наперечет, ну, понятно, не считая того случая, когда к нам прибывает имперский флот. Но мы все равно содержим «Золотой Приют» в лучшем виде; разумеется, мы ничуть не стеснены в средствах и потому не зависим от обеспеченности наших гостей, по-прежнему выполняя наш священный долг и давнишний обычай по их безвозмездному приему. Но трудно, трудно… — Басилианос так отчаянно зажестикулировал, что едва не вывалился из носилок. — Очень трудно жить и видеть, как прежнее великолепие превращается в тлен.
Народу на улицах было немного, и все они выглядели как-то чудно: в выражениях их лиц присутствовало нечто такое, что производило на мага впечатление неприятное, хотя он никак не мог понять, в чем тут дело. Пройдя по улицам, они свернули в аллейку, ведущую через лужайку в сторону темнеющих, как лес, фруктовых деревьев, отягощенных золотыми плодами, блестевшими в лучах солнца. И здесь, совершенно внезапно, раздался вопль такого ужаса, отчаяния и ярости, что затылок мага словно оцепенел. Впрочем, крик испугал не только его, но и носильщиков, на какое-то мгновение замерших на месте.
Кричал какой-то костлявый старик с обнаженными и загорелыми руками, которые оплетали мышцы, похожие скорее на веревки, чем на плоть. Он поднял кулаки на уровень своей головы и снова проорал сквозь пышную седую растительность на лице какие-то слова.
— Волки! — заорал он, дрожа всем телом и рискуя разорвать криком собственное горло. — Волки и люди! Люди и волки! Волки — что люди. Господи! Господи! А люди — что волки!
Носильщики пришли в себя и двинулись дальше, на ходу что-то бормоча и покачивая головами. Вергилий взглянул на Басилианоса, который немедленно объяснил:
— Не волнуйтесь, ничего страшного. Это наш полоумный сектант Аугустус Ефесский. Я, в общем, и сам немного побаиваюсь. И его, и его людей. Впрочем, их немного, да и место их сборищ солдатам уже известно, так что не долго ему осталось нас беспокоить.
— О, ужас! — не унимался Аугустус, когда путешественники проходили мимо него. — О, греховодный город, о, вместилище греха! Сколь прекрасен и сколь продажен! — Они прошли мимо, и голос старика стал постепенно затухать.
Басилианос принялся рассказывать гостям о происхождении сада, к которому они теперь приближались. Сад, оказывается, составляли айвовые деревья, выросшие из косточек прямых потомков тех фруктов, которые Геракл Львораздиратель добыл у Гесперид, одолев в прекрасной и далекой Греции дракона. Голос Аугустуса Ефесского почти уже затих, но слова еще можно было разобрать.
— О, люди! О, волки! Волки — что люди… Люди — что волки…
Тут они дошли до конца лужайки, и перед ними выросли гигантские стены «Золотого Приюта».
— Я отведу каждому из вас по несколько комнат, — сообщил Басилианос. Ванны вымыты, служанки снимут с вас мерки и подберут чистую одежду из наших гардеробов. Еда будет дожидаться вас в комнатах. А наши грузчики без промедления доставят сюда все ваши пожитки и груз с корабля.
— А когда мы сможем переговорить с царем Пафоса?
— Его величество царь Пафоса в настоящий момент, в силу принятой на острове очередности, одновременно является и царем Кипра. Я устрою вам встречу с ним.
— Но когда?
— О, доктор Вергилий… — Басилианос мягко подтолкнул гостей в сторону служанки, поджидающей их, дабы отвести в назначенные им комнаты. — Скоро. Очень скоро. Возможно, прямо завтра.
Медь? Потребовалось немало времени, чтобы Басилианос уразумел, что речь в самом деле идет о меди. Да, но что он мог сообщить? Конечно, медь считается основным промыслом Кипра, но что может рассказать о нем хозяин «Золотого Приюта»? Медные магнаты? Да, конечно, медные магнаты останавливаются у него всякий раз, когда на Пафос прибывает имперская флотилия. Так о чем это мы? О меди? Ну да, медь… Но что доктор Вергилий имеет в виду, говоря о меди? Раздобыть медной руды? Как интересно, кто бы мог подумать, что медь добывают из руды. Что? Где можно добыть руду? Басилианос не знает, не имеет ни малейшего понятия. Несомненно, остается согласиться с тем, что медь добывают в медных копях. Но где они?
Нет, об этом он не имел ни малейшего представления.
Иными словами, оставив на время мысли о меди, как он оставил мысли об олове, о котором хлопочут теперь маленькая золотая птичка и два ее стража, и, заодно забыв обо всем, что связано с магическим зерцалом и двумя царственными особами — Корнелией и Лаурой, Вергилий решил отправиться в великий храм той, что была рождена в морской пене у берегов Пафоса. Но немедленно сообразил, что одним из знаков и символов Афродиты — и немаловажным — было именно зеркало.
— А ты не обидишься на меня, женщина, если потратишь время зря? натянуто улыбнулся Вергилий.
В полумраке комнаты, более похожей на келью, она лишь покачала головой, продолжая мягко водить руками вдоль его нагого тела.
— Ну что же, — вздохнул Вергилий. — В конце концов, я тебя предупредил. — Ее касания не вызывали в нем страсти, так бы, наверное, ощущал себя на его месте ребенок; но он неожиданно и сам почувствовал себя ребенком — ему стало уютно, спокойно. Он начал расслабляться. Впервые, кажется, со времени той ужасной сцены с Корнелией Вергилий подумал, что и ему, возможно, доступен полный покой… несмотря ни на что.
— Ты скроен как борзая, — прошептала она. — Длинные ноги, вытянутый подбородок… Предупредил меня? О чем? Ах, об этом… Послушай, Борзая, на что мне твои предупреждения? Думаешь, за время, проведенное мною в прислужницах у нашей Великой Матери Афродиты, я не научилась отличать заколдованного человека? Кто она — та женщина, что украла одну из твоих душ? Я знаю, что это женщина. Не могу себе представить мужчину, решившегося на такое даже в мыслях. А когда бы он об этом задумался, то, ручаюсь, у него пошел бы мороз по коже, его собственные ядрышки окоченели бы от ужаса. Не так ли, Борзая?
