Карина Демина - Королевские камни
Ийлэ пыталась успокоить.
Взяла на руки. И носила. И говорила, что нужно подождать еще немного, что выходить опасно, а Нани не желала слушать. Она рыдала, пока не устала, а устав, уснула, уткнувшись носом в ключицу, но и во сне она продолжала всхлипывать от обиды.
Ийлэ должна была выйти.
И она пыталась. Дважды, или трижды, или больше, но стоило коснуться двери и… отступала. Раз за разом, убеждая, что есть еще время.
Немного.
А тут постучали.
— Ийлэ, ты там? Мне сказали, что ты там и не выходишь. — Голос Ната разбудил Нани. Она закричала с новой силой, жалуясь на голод, на то, что пеленки давным-давно промокли, и простыня, в которую ее Ийлэ завернула… и наволочка… и даже свитер Райдо.
Нани хотела есть. Ей было мало чистой силы.
— Что случилось? — Щенок толкнул дверь. — Тебя кто-то обидел?
— Нет, — говорить вновь стало тяжело. — Я… я просто…
— Закрылась?
— Да.
— Не веришь им?
— Ты один?
— Да, — после небольшой паузы ответил Нат. — Теперь я один. Райдо вернется. Ему пришлось задержаться в городе, но он вернется, чтоб мне землю жрать, если я вру!
Нани замолчала.
— Я им сказал, чтобы ушли… и не бойся, я не позволю тебя обидеть. Ты же помнишь? Я обещал… и был свидетелем вашего с Райдо договора…
Надо выйти. Дверь открыть. Покормить ребенка… и самой не мешало бы поесть. Ийлэ понимает, но… ей страшно. Она верит Нату и… не верит.
Боится.
— Пожалуйста, открой…
— Я… не могу.
— Почему?
— Просто не могу…
— Ийлэ, послушай, — он сел у двери, — я буду все время рядом и никто к тебе не подойдет. Клянусь! Ты вообще никого не увидишь. И если не хочешь выходить, то ладно, не выходи. Это твое дело. Но просто открой дверь… я принесу молока. И тебе тоже поесть. Поставлю, а сам отойду. Так хорошо?
— Я… — Ийлэ вдруг поняла, что вот-вот сама расплачется, а ей плакать никак нельзя. Это глупо — плакать! У нее и причин-то нет… — Я не могу! Не могу открыть эту дверь!
— Тише.
Правильно. Тише надо. Не кричать. Крик пугает Нани, которая затихла, и зажмурилась, и дышит мелко-мелко, а сердце ее вовсе колотится в сумасшедшем ритме.
— Ты… боишься?
— Да.
— Меня?
— Нет. Я… просто… я знаю, что должна открыть… и хочу открыть… но я не могу!
— Ийлэ… — Нат вздохнул, наверное, ему совершенно не хотелось тратить время на уговоры, и Ийлэ было стыдно за свой страх, за то, что этот щенок прекрасно понимает, что ей страшно. — Ты все можешь. Ты же сильная, и… и я не знаю, что надо говорить в таких ситуациях… то есть про силу знаю, но все это ересь полная, потому что не помогает. Когда я тонул в плывунце, то Райдо говорил, что я сильный и выберусь. И в госпитале тоже говорили, что сильный и выживу, а я когда слышал, то думал, что я ничего не сильный, а что мне больно и сдохнуть бы… что если бы сдох, то больно не было бы… и злило жутко… но на злости и выехал. А ты не злишься и… плевать на эту дверь… вышибить я не вышибу, сил не хватит… я вообще не особо сильным уродился, но… а если в окно заберусь?
— Зачем?
— Дверь открыть. Раз у тебя не получается. Тут карниз широкий. Окно ты открыть сумеешь?
— П-попробую.
Нет причин для слез, а они все текут и текут, и Ийлэ размазывает их и еще сопли, кажется, по лицу, представляя, до чего жалко она выглядит.
Заперлась. Спряталась. И выбраться не способна. Трусиха.
— Вот и замечательно. Ты пробуй, а я заберусь… только ты постарайся побыстрей, ладно, а то там холодина жуткая…
Он замолчал.
Ушел? Зачем ушел? Пока Ийлэ разговаривала, ей было легче. Она бы еще поговорила… и, быть может, сумела бы дверь открыть.
Райдо точно нашел бы правильные слова.
Почему он уехал? Не предупредил даже! И это почти предательство, от которого горько… или от слез? Мама говорила, что слезы горькие, как морская вода, наверное, права была.
Ийлэ мазнула рукавом по пылающей щеке и решительно встала:
— Он нас выпустит. Подожди немного, и… и он нас выпустит, — куда более уверенно произнесла она. Нани в корзине лежать не желала, она хныкала, ерзала, пытаясь перевернуться. — Всего минуту… я только окно открою… с окном я справлюсь… здесь просто задвижка жесткая, но я справлюсь…
Она говорила громко, пытаясь перекрыть плач Нани, которая уже ныла на одной ноте, протяжно, перемежая крик редкими всхлипами.
— Справлюсь…
И руки дрожали. А треклятая щеколда заела как назло. Ийлэ дергала ее, дергала, и когда щеколда поддалась, то полоснула по пальцам.
Больно.
Ийлэ зашипела и руку в рот сунула, пытаясь как-то справиться и с болью, и со злостью на себя, и со слезами, которые вновь хлынули.
А створки окна распахнулись.
— Ну наконец-то, — сказал Нат, спрыгивая на пол. — Я уже начал думать, что ты меня уморозить решила. Показывай, что тут с дверью…
Ийлэ отступила.
Он видит слезы. И стыдно, и все равно… он ведь делает вид, что ничего-то особенного не произошло, но слезы все равно видит… и Райдо расскажет, что Ийлэ умеет плакать.
Почему-то при мысли о Райдо слезы сами собой иссякли.
— Тяжелое. — Нат кресло сдвинул с трудом. — Как ты только… откуда силы взялись?
— Не знаю…
— Бывает. Ты… ты, главное, никого не бойся. Я ведь рядом буду.
Он нахмурился и потрогал себя за кончик носа, а потом покраснел и признался:
— Я тут… женился. Случайно вот…
— Случайно?
Нат кивнул и покраснел сильнее прежнего:
— Она… хорошая. Человек только, но все равно хорошая. Я тут вот что подумал… какая разница, человек или нет? Я ведь все равно вроде бы как вне рода… мог бы вернуться, конечно, но не простили бы. А значит, лучше самому по себе или вот с Райдо… а Райдо не против был… он из-за меня уехал. Если бы не уехал, меня бы посадили… главное, что теперь я с женой и… — Он замолчал, покосился на корзину с малышкой и добавил: — Ты с ней потом познакомишься, да? Когда Райдо вернется?
Ийлэ кивнула.
Именно так.
Потом. Когда Райдо вернется.
Он появился уже под вечер и принес с собой запах города, а еще бренди и дешевых духов. Он стряхнул с волос снег и сказал:
— Привет. Прости. Я должен был предупредить, что уезжаю, да?
— Да… и нет. Наверное. Ты… сам по себе.
— Сам, — согласился Райдо и сел на пол. Стянув левый сапог, он отправил его в угол комнаты и с наслаждением пошевелил пальцами. — Жмут, хрысь их задери, а говорили, что разносятся. Не верь сапожникам. Врут. И матерятся.
— Почему?
— Откуда я знаю? Может, жизнь нелегкая, а может, по привычке… — Он улыбнулся открытой детской улыбкой. — Выражение такое есть. Не на пустом же месте возникло!
