Макс Фрай - Чуб земли. Туланский детектив
Подбросил монетку, поймал, разжал кулак, продемонстрировал почтеннейшей публике тонкий профиль Его Величества Гурига Восьмого.
— «Орел». Значит, собираемся и уходим, — объявил я. А про себя подумал, что оно и неплохо. Лично мне будет куда спокойнее спать в лесу, за дюжину километров от этого не в меру гостеприимного дома.
— Отличный способ принимать решения! — обрадовался Король. Он выглядел довольным: то ли тоже хотел поскорее покинуть хижину ведьмы, то ли был согласен вообще на все, лишь бы прекратить затянувшийся спор.
Магистр Моти приуныл, но спорить не стал. Ясно ведь, что бесполезно.
— А кстати, что такое «орел» и что такое «решка»? — спросил он, когда мы, навьючив на себя рюкзаки, углубились в лес.
— «Орел» — та сторона монетки, на которой изображен герб, или вот, как на короне, профиль Его Величества, — охотно объяснил я. — А «решка», соответственно, другая сторона, где… Я сказал что-то смешное?
— Простите, сэр Макс, вы, наверное, не обратили внимания, но… На монете достоинством в одну корону мой профиль изображен с обеих сторон!.. Ну и гадание, надо же! Вот это номер!
Гуриг так смеялся, что с трудом выговаривал слова, Лаюки хохотала, держась за бока, зато Магистр Моти одарил меня укоризненной кривой ухмылкой.
— Нечего сказать, отличный метод принимать решения, — проворчал он. — Ладно, сговорились угробить мою личную жизнь, так и скажите. Зачем дурака из меня делать?
— Но я правда никогда не обращал внимания на монетки, — виновато сказал я. — Понятия не имел, что там профиль с обеих сторон. Честное слово, дружище. Я деньги трачу, а не разглядываю… Ну хочешь, давай вернемся. Я же не нарочно!
— Нет, — вздохнул Моти, — возвращаться назад уж точно нельзя. Задержаться на денек — еще куда ни шло, но возвращаться — ни в коем случае! В настоящем магическом путешествии, вроде нашего, важно не делать ни шагу назад… Ладно, если ты действительно не знал про монетку, выходит, действительно судьба. Ты же вполне мог ляпнуть, что этот твой «орел» значит «остаемся».
— Кажется, я так и хотел сначала. А потом почему-то сказал наоборот. Бывает.
— Да уж, бывает, — согласился Моти. — Ладно уж, ничего страшного. Покончим с этим делом, возьму в Ордене пару Дней Свободы от забот, наведаюсь к ней в гости.
— Все так серьезно? — бестактно спросил я. Просто не смог удержаться.
— Не знаю, — безмятежно ответствовал он. — Не успел разобраться — ты же и не дал. Но… Все может быть. Должен же я однажды влипнуть по-настоящему. Все же живой человек…
Король и леди Лаюки тем временем кое-как успокоились, и мы отправились дальше. Настроение у всех было прекрасное, сил — хоть отбавляй, поэтому мы шли и шли, даже после заката, благо дорогу нам освещала круглая зеленоватая луна. Только когда она скрылась за густой темной тучей, стали разбивать лагерь. Натянули благоразумно припасенный мною полиэтилен, разожгли походный примус, а потом пили горячий травяной чай и с удовольствием слушали, как первые крупные капли дождя стучат по нашему непромокаемому тенту.
Леди Лаюки села рядом со мной. Я чувствовал, что у нее на языке вертится какой-то невысказанный вопрос, но она не решается произнести его вслух. Не то боится меня обидеть, не то опасается влезть в какую-то страшную чужую тайну.
— Хочешь о чем-то меня спросить? — Я не выдержал первым. — Валяй, не стесняйся. После того как мы вместе пережили гибель человечества, — какие могут быть секреты?
— Ты только не обижайся, — попросила она. — Не станешь обижаться?
— Обижаться? — удивился я. — Не думаю. Тебе придется здорово постараться, чтобы я обиделся.
— Ну смотри… Я вот что хотела узнать, сэр Макс: как ты справляешься с желанием убивать людей голыми руками? Я же вижу, ты очень хорошо справляешься.
— Что-о-о?!
Я ожидал чего угодно, только не этого.
— Ну ты ведь сам говорил этой девице, нашей хозяйке, что свернешь ей шею, — напомнила Лаюки. — Сказал еще, что любишь делать это голыми руками, чтобы чувствовать, как ломаются кости — как-то так… Помнишь? Я все-таки Королевский телохранитель, меня учили отличать правду от лжи, это азы нашей профессии. И когда ты сказал, что любишь убивать, было видно, что ты не обманываешь. Я чувствую такие вещи. Ты не смущайся, сэр Макс, ничего плохого в этом нет, скорее наоборот: человек, которому удалось обуздать столь сильный инстинкт убийцы, заслуживает уважения…
— Ну, — растерянно сказал я, — думай что хочешь, но тогда я действительно блефовал. В смысле врал без зазрения совести, рассчитывая, что мне поверят. Очень старался быть убедительным. Судя по всему, мне это удалось — вот даже тебя провел. Больше всего на свете я боялся, что Илка откажется готовить противоядие: что бы я тогда стал делать? Я индюшку-то голыми руками убить не сумел бы, не то что человека. Даже не знаю, как за это дело браться и с чего начинать. Разве что ядом могу плюнуть, но это, кажется, считается колдовством, а значит, пока нельзя… И, кстати, плеваться ядом я тоже не слишком люблю, если тебе интересно. Пару раз приходилось — никакого удовольствия. Напротив, сплошное огорчение, даже если совсем отъявленного мерзавца угробил.
— Странное дело, — удивилась Лаюки. — Я чувствую, что сейчас ты говоришь правду. Но и вчера ночью ты тоже говорил правду, я в этом совершенно уверена. Я, собственно, разговор завела только потому, что хотела помочь. Мания убийства — серьезная проблема, но у меня в семье всегда знали, как с этим справляться…
— Спасибо, — вежливо сказал я. — У меня есть пара-тройка проблем, но мания убийства — не первоочередная, мягко говоря. Вот если бы у тебя в семье хранился древний секрет, позволяющий спать всего два часа в сутки и прекрасно себя чувствовать, это бы мне действительно пригодилось. Но тут даже сэр Джуффин кроме бальзама Кахара ничего присоветовать не может, так что я и не надеюсь.
Дабы подкрепить слова делом, я пожелал ей доброй ночи и полез в спальный мешок. Лаюки проводила меня недоверчивым взглядом. Небось все еще пыталась понять, когда я сказал правду: вчера или только что? Я мог ей только посочувствовать: моя матушка билась над аналогичной задачей лет двадцать, пока я не исчез из поля ее зрения окончательно.
А ответ, в сущности, прост: я всегда говорю правду и только правду; другое дело, что правд у меня очень много — на все случаи жизни. Я сам свято верю в любую чушь, слетающую с моих губ, — верить-то верю, но не дольше пяти минут. Потом использованную по назначению правду следует забыть навсегда — за ненадобностью. Не сделать бывшую правду текущим враньем, а именно забыть. Это важное уточнение.
