Свитки Серафима (СИ) - Осипова Иванна

Поднявшись рано утром, радостно послушник оглядел золочёные низким утренним солнцем стволы берёз, поляну. Чутким ухом уловил возню и щебет птиц, где-то в кронах деревьев. Хорошее было место, хорошее.

— Добрый человек, мамка велела передать. — Звонкий мальчишеский голос распугал птиц в роще.

Обернулся он и увидел Дана, сына плотника, с полотняным узелком. Благословил Серафим еду, принесённую мальчиком, поблагодарил за заботу. У него оставался монастырский хлеб, но отказываться от дара, принесённого с открытым сердцем, не стал.

Чуть приглушил голод и решил приниматься за дело. С детским любопытством Дан наблюдал за послушником. Нечасто бывали в их поселении и в округе путники, а тем более божьи люди.

Обошёл Серафим место предполагаемого строительства, часто останавливался, думал. Что-то не понималось им, словно недоставало важного для воплощения замысла.

Вслушивался он в биение сердца, в тонкие потоки, идущие через душу, скреплённые стальным стержнем. Наматывалось веретено. И шептал голос странника о новой душе, которая встретится на пути Серафима. Кто знает, когда и как это произойдёт? Чувствовал, что новый человек поможет ему до конца свершить путь.

Наконец, нечто остановило его, коснулось благодатью души. Так хорошо сделалось, так светло. Огляделся Серафим и заметил островок зелени с мелкими цветками, что в народе сравнивают с глазами любимой, яркие и нежно-синие. Словно сам странник в ожидании смотрел на Серафима.

— Верное место, — радуясь, прошептал послушник.

Он осмотрел крупные камни, которые окаймляли место по четырём сторонам, но решил, что сохранит цветы. Негоже было губить красоту. Шагами измерил примерное расположение скита, оставил вешки.

Шумно, гуртом показались в лесу плотник и с ним жители деревни. Лучшие мастера, что славили поселение, подчинившись зову сердца, вышли, чтобы помочь Серафиму выстроить скит в этом уединённом месте. Серафим изумился чуду и поблагодарил каждого.

— Есть ли у вас ещё мастера? — поглядев на деловито работающих людей, спросил послушник у плотника.

— Все пришли помочь божьему человеку. У нас боле нет, а в городище неподалёку имеются. Да, не захотели они идти. Отказал староста и мастеровые. Прости, послушник, но нехорошими словами они тебя называли. Не пожелали бродяге в служении подсобить.

— Их право, — спокойно ответил Серафим и принялся за работу вместе со всеми.

Остаток лета и сухую, тёплую осень, они складывали камни в основании будущей постройки и сооружали стены. С наступлением ночи, когда последний мужчина из деревни покидал лес, молодой послушник продолжал работать.

— До зимы успеть, — говорил он людям. — Там служение будет.

Не только в холодах и непогоде была причина. Знал Серафим сердцем, что с наступлением снежных дней нужна станет обитель. Поэтому так торопился. Забывался сном на несколько часов, а с рассветом поднимался, чтобы исполнить обет, удивляя мастеров силами.

Крепость стали ощущал Серафим внутри. Огненное веретено не позволяло сдаться, вело по пути, словно через послушника текли невидимые потоки, норовя сорваться с кончиков пальцев. Мысли становились яснее, глаза или, вернее, душа видела зорче и глубже. Серафиму чудилось, захоти изменить мир, как подчинится реальность воле. С опасением думал о гордыне, боялся оступиться, взять больше дозволенного. Оттого стремился всю силу направить на работу.

— Не пожалеешь, — шептал он, глядя в ночное небо, устав от трудов. — Всё исполню.

Ближе к зиме новое испытание настигло Серафима. Стал он видеть пути людские, как потоки связывающие судьбы и жизни, как дороги и перепутья живущих. Узнавал он, к чему строит жизнь свою человек, скрывает ли дар или несёт его миру. Все былые слова странника проросли в сердце пониманием. Чувствовал молодой отшельник, когда уходил человек от верной дороги. Болью отзывался в нём кривой путь, а истинный поднимал над землёй. Переживал Серафим внутри себя, страдал за оступившихся, ликовал за идущих.

— Об этом ты мне говорил. — Испытывая муку, Серафим обычно молился возле холмика, где кустились яркие цветы, пусть и отцвели они к осени. — Ты же и сам таков, странник.

В иные дни он ни просвета, ни покоя не знал. Особенно тяжело было, если появлялись рядом люди из городища, где мастера отказались помогать в строительстве скита. Торговцы, едущие с товаром короткой дорогой, с подозрением смотрели на бродягу в опрятной, но залатанной одежде, что собирал хворост в лесу. И городскому голове не нравилось, что поселился вблизи не то монах, не то отшельник, а не то и разбойник. Так сказал Серафиму плотник.

31

Неловко было Алексею хозяйничать в доме без бабы Вари. Он молча поставил эмалированный чайник в мелкий цветочек на плиту. На миг задумался, вспоминая, где видел баночку кофе. Открыл холодильник и со стыдом подумал, что так и не помог Варваре с продуктами. Безумный поток событий затянул точно в воронку. Гости молча сидели за столом.

Ярослав расстегнул браслет на руке. Непонятная для историка техника лежала перед военным. Он изредка нажимал на экран, хмурился, закусывал нижнюю губу, вчитываясь в мелкие значки. Попутчик стащил кусок сахара и медленно, с видимым наслаждением, гонял его во рту.

— М-м-м. — Он нарушил тишину. — Пошёл сахарок. Дрянь, конечно, но выбора нет.

— Сильно потратился? — Яр не отрывался от прибора, но вопрос задал с неожиданным сочувствием.

— Жить буду, — Сашка рассмеялся.

— Комплект не взял? — Ярослав всё-таки поднял взгляд на приятеля.

— Ненавижу химию, — тот скривился, не потеряв радостной улыбки.

Этого человека трудно было чем-то пронять, понял Алексей, расставляя кружки. Миска с новой партией пирожков нашлась возле плиты под полотенцем. Лицо Яра сделалось строже.

— Как звеньевой, порицаю. В следующий раз попробуй только не взять персональную аптечку. Рапорт напишу.

— Суровый ты, Ярик.

— На том и стоим.

Историк излишне громко хлопнул дверцей шкафчика. У Алексея было состояние человека, готового лезть на стену с безумным хохотом. Ему казалось, что он спит, и сон был абсурден и запутан. Эти двое, нахально вломившиеся на Варварину кухню, как будто издевались, продолжая непонятные разговоры.

— Я слушаю.

Сохраняя внешнее спокойствие, подавив возмущение, Алексей отхлебнул крепкого кофе. Язык обожгло кипятком. Кружка резко коснулась стола.

— С чего бы начать. — Сашка зарылся пальцами в шевелюру, потрепал себя за волосы. — Яр?

Военный сделал пару глотков кофе, покосился на пирожки, но есть не стал. Вспомнив о перстне, Алексей вцепился взглядом в руку Яра, который снова отвлёкся на браслет. Удивительным образом он сложил его, поставив под уклоном на столе. Так работать с экраном было удобнее.

Выпуклая готическая «Т» на перстне направила мысли историка в другое русло.

— Вы со Смуровым заодно? — Во рту сделалось кисло и мерзко.

Алексей, уставший от недомолвок, смотрел на гостей прямо. Чего бы ни стоило, но эту стену он проломить прямо сейчас. Наверняка Борисыч обозвал бы его дураком, неторопливо расправил усы и покачал головой, сетуя на рисковость. Плохо Алексей знал бывшего мента, но увидел образ ярко и детально. Он был примером того, что и молчание приводит к смерти. Услышал историк и голос бабы Вари.

«Какой же неосторожный ты, Алёшка!», — сокрушалась старушка.

Яр заинтересовано, изучающе молчал. Лишь по чуть приподнятым бровям стало заметно, как гость удивлён. Зато Сашка повёл себя ожидаемо.

— Смуров? Тот, что в земле копался⁈ — Он оживился, аж на табуретке подпрыгнул. — Или который на портрете в музее?

— Казимир Смуров-Залеский, — чётко произнёс Алексей. — Смотритель музея…

Тут же он сам себя поймал на логической ошибке. Зачем бы приятелям тайно проникать в библиотеку и разглядывать экспозицию, если они связаны с Казимиром? И эта странная фраза про портрет.

Проведя ладонью по лбу, Алексей сгорбился над чашкой кофе.