Елена Хаецкая - Новобранец
Человек подумал: «Кто это солгал насчет того, что молодость всегда прекрасна? Уродство не имеет возраста…»
А вслух произнес:
— Помоги мне подняться, милая. По-моему, этот зверь сильно меня расцарапал.
Она протянула к нему обе руки, так доверчиво и с такой готовностью, что легкое сочувствие царапнуло его сердце. Лишь на миг, правда. Ее пальцы, торчавшие из перчаток, оказались на ощупь шершавыми и влажными.
Он попытался встать, потом качнул головой.
— Садись-ка лучше рядом, — попросил он. — Надо бы нам обоим передохнуть.
— Я не устала, господин, — тихо промолвила она. — Это вы сражались, а я просто пряталась.
— Ты ведь испугалась, а это отнимает силы, — отозвался он добродушно. — Как тебя зовут?
— Ине. — Она назвала самое распространенное в здешних краях имя. Почему-то ей не хотелось открывать незнакомцу правду о себе. Скажешь — «Ингильвар» — и, кажется, сразу же любой догадается обо всех твоих потаенных мечтах.
— Ты из деревни, Ине? — продолжал он расспросы.
Он избегал смотреть на нее, подтверждая правильность ее догадки: дурнушка не должна носить имя красавицы.
— Да, мой господин, я из деревни, — тихонько ответила она и вдруг решилась: — Вы ведь — господин Лутвинне?
Он засмеялся.
— Как ты догадалась?
— Любая бы на моем месте догадалась. То есть — любой, — быстро поправилась она.
— Любая… любой… — Он повторил эти слова задумчиво, как будто пробовал их на вкус. — Интересно! Мне это раньше не приходило в голову. Скажешь — «любой», и фраза тотчас обезличится. Скажешь — «любая» — и это прозвучит, как обещание любви.
Теперь Ингильвар осмелилась рассмотреть его получше. Действительно, он таким и оказался, как его расписывали: высокий, худой, с нечеловеческими глазами.
— Отчего, мой господин, — спросила опять Ингильвар, — вы носите женское имя?
— Женское? — Теперь он выглядел удивленным.
— Лутвинне — женское имя, — пояснила она.
— Нет, коль скоро его носит мужчина, — сказал Лутвинне.
Она покачала головой.
— Это неправильный ответ.
Лутвинне засмеялся. Смотреть на эту девушку ему по-прежнему не хотелось, но разговаривать с нею оказалось забавно.
— Какой же ответ покажется тебе правильным?
Поразмыслив немного, она пожала плечами.
— Не знаю. Вы — ученый господин, защитник замка. Говорят, в замке много книг. Вы их читаете?
— Иногда.
— Будь я защитницей замка, я читала бы все эти книги! — горячо заявила Ингильвар. — Но все-таки для чего вам женское имя?
— Сбивать с толку оборотней.
— А это существо, — она боязливо покосилась на труп, — оно оборотень?
— Не знаю, Ине, — ответил Лутвинне. — Честное слово, понятия не имею. Оно было уродливым и, соответственно, злым. Его следовало уничтожить, пока оно не причинило вреда моим людям и моим владениям.
Ингильвар помолчала, размышляя над услышанным. Внезапно она заметила одну очень странную вещь: краска выступила на бледном лице Лутвинне, слегка тронула его скулы и сбежала на щеку. Он метнул в ее сторону взгляд и стремительно отвел глаза. «Он смутился, — поняла она. — Это из-за того, что он сказал об уродстве. Он считает меня уродливой».
— Лучше бы этот зверь разорвал меня на кусочки! — вырвалось у нее.
Лутвинне больше не скрывал своего смятения. Он быстро повернулся к ней, схватил ее за локти, встряхнул.
— Нет, — сказал он горячо. — Ты неправильно меня поняла.
Она дернулась, пытаясь вырваться.
— Правильно! Я все правильно поняла! Я так некрасива, что вы мысленно сравнили меня с этим… существом. С монстром! Иначе вы не покраснели бы. Ну что, что вы молчите? Я — уродина. Вы все время об этом думаете. Об этом все мужчины думают и все женщины. «Вот идет уродина».
— На самом деле я думал о пришельцах из серых миров, — ответил Лутвинне, постепенно обретая спокойствие.
Он выпустил ее руки и отвернулся.
— Они приходят в мою землю все чаще, — заговорил он ровным тоном. — Солдаты из замка и я сам то и дело натыкаемся на них.
— Впервые слышу о каких-то монстрах, — заявила Ингильвар.
— Ты далее увидела монстра, — возразил Лутвинне. — И можешь мне поверить, это лишь один из многих. Мы успеваем их уничтожать прежде, чем они добираются до людей.
— Этим и занимаются защитники? — спросила Ингильвар, постепенно смягчаясь.
— Иногда. А случается, у нас появляются и другие заботы. Но какие-нибудь заботы есть всегда. — Он придвинулся ближе к ней и теперь коснулся ее плеча вполне дружески. — Ты не должна на меня обижаться, Ине. Когда я сказал о том, что уродливое существо — непременно злое, я имел в виду… — Он вздохнул, подбирая слова. — Видишь ли, нечеловеческие создания устроены иначе, чем люди. Они и сильнее, и вместе с тем гораздо проще. Красивое — добро, уродливое — зло. Только в мире людей некрасивый человек может быть добрым, да и то, пока в него вглядываешься, перестаешь воспринимать его как… как… словом, как нечто непривлекательное. Ты меня понимаешь?
Он протянул руку, чтобы погладить ее по голове.
Ингильвар вскочила. Волосы ее растрепались, глаза засверкали от слез.
— Вот вы и сказали то, что думаете на самом деле! Про меня все так думают: жуткая уродина, хоть и добренькая… Не нужно мне этого!
Она бросилась бежать прочь с поляны и на бегу уже выкрикнула:
— Не нужно было меня спасать!
Лутвинне растерянно проводил ее глазами. Девушка давно уже скрылась из виду, а он все смотрел на то место, где она сидела: трава была примята, и завтрак остался разбросанным возле смятого платка. Затем Лутвинне перевел взгляд на труп зверя.
— Я вовсе не тебя спасал, — пробормотал он. — Не тебя одну, во всяком случае.
Он встал на колени и принялся разрезать ножом дерн. Нужно было выкопать яму и зарыть в нее тело зверя, чтобы на него не наткнулись другие. Лутвинне исполнял свой долг защитника добросовестно: он оберегал людей не только от опасностей, но и от страха.
* * *Когда Ингильвар возвратилась домой без корзины и ягод, мать встретила ее молчаливым укором в глазах. Ингильвар не позволила той высказать ни слова упрека и заговорила первая:
— Да, я потеряла корзину. Если хочешь, я потом за ней вернусь. Но вообще-то я не хочу больше жить здесь, с тобой и братом. Я вообще не собираюсь оставаться в деревне всем на посмешище.
Мать поджала губы. Сейчас начнется. Семнадцать лет девица молчала, только думала о чем-то. Известно, какие у девицы думы. Головка-то пустенькая, там только одна мыслишка помещается. Катается, как шарик в пустой коробке, то в один уголок закатится, то в другой.
— Замуж меня никто не возьмет, потому что я… сама знаешь, какая, — храбро продолжала Ингильвар. — К брату в приживалки напрашиваться, жене его прислуживать, когда он женится, с детьми его сидеть, когда дети пойдут? Не очень-то мне такое по душе.
— Ингильвар, — тяжко уронила мать, в который раз уже ощущая, как имя дочери горечью ложится ей на язык. — Да. Ингильвар. Будь оно все проклято.
Она скрестила руки на груди и уставилась на дочь так, словно готова была принять от нее даже смертельный удар.
— Люди в лицо мне смеются, мама! Я больше не могу так.
— Говори, что надумала, или ступай в лес за корзиной, — отозвалась мать.
— Я пойду в замок, — сказала Ингильвар. — Наймусь служанкой. Буду обстирывать гарнизонных солдат, штопать их штаны, подавать им кашу и пиво, когда попросят.
— Иди, иди, — сказала мать. — Там тебя быстро в оборот возьмут.
— А я этого и хочу! — ответила Ингильвар с вызовом. — Пусть меня замуж не возьмут, ребенка-то мне непременно сделают! А уж с ребенком я не буду больше никому не нужной уродиной.
— Погоди, пока он подрастет, — невозмутимо проговорила мать. — А как начнет понимать, кто его мать и кто отец — тут-то и нахлебаешься горя.
— Нет, — сказал Ингильвар твердо. — Любая участь лучше той, что у меня сейчас.
Мать приблизилась к ней и посмотрела дочери прямо в глаза, словно желая проникнуть взором на самое дно ее души.
— Все беды у тебя — от бесплодных мечтаний, — сказала мать. — Прискучит с солдатами якшаться — возвращайся. Я тебя любую приму назад, и с ребенком, и без ребенка, и даже с твоим глупым лицом. Ты мое дитя, Ингильвар, и как бы ты ни относилась ко мне, я-то никогда не перестану тебя любить.
Ингильвар, однако, не поверила матери — больно уж суровым тоном произнесла та свое признание — и ответила, по возможности легко и бессердечно:
— Вот и хорошо, мама, а сейчас — прощай.
Она поцеловала матери руку и отправилась прямехонько в замок, чьи башни хорошо было видать с края деревни, так высоко возносились они в небо.
Однако близость замка оказалась обманчивой: Ингильвар пришлось потратить на дорогу остаток дня, так что она оказалась перед воротами только в час заката, когда тяжелые створки уже захлопнулись.
