Дмитрий Тедеев - Бусый Волк
Соболь кивнул, задумчиво глядя куда-то мимо Бусого. Мальчишка вздрогнул, ему вдруг показалось странно знакомым и выражение лица, и само лицо Соболя. Где-то он уже видел это лицо, причём недавно. Вот представить бы Соболя молодым, без бороды и усов… Бусому уже показалось, что он сейчас сумеет вспомнить что-то важное… Но наваждение схлынуло, ничего после себя не оставив. Перед ним был тот самый Соболь, которого Бусый каждый день знал. Странно ли, что его лицо показалось знакомым? А каким ещё оно могло показаться?
– Дедушка Соболь, а что за Горные Призраки?
«Кузнец поминал о них. Точно, поминал…»
– Я по молодости три года сам в Призраках состоял. Ладно, малыш… Обещал кому-то не говорить, и слово держи.
– А ты… ты тоже про Призраков обещался?..
«А кабы не случилось, что он и про Кузнеца знает, да поболе меня…»
– Не обещался и непременно тебе про них расскажу… но не сейчас.
Они подходили к Осокиной избе, ставшей домом для Сына Медведя. После того, как оживший парень извлёк Бусого из-под Белого Яра, венны крепко надеялись, что теперь он пробудится, заговорит разумным словами. Но не тут-то было. Сын Медведя снова погружался в Безвременье, и почти никто, кроме Осоки, Бусого да Соболя, уже не надеялся его оттуда извлечь.
«Червь душу источил, – рассудил слепой Лось. – Изранил её куда сильнее, чем тело. Любил он кого-то, крепко любил, по-настоящему. Враг не умеет душу изранить, это только близкий друг может, предательство сотворивший…»
– Дедушка Соболь…
– Что, малыш?
– Тебя предавали друзья?
– Меня?.. А почему ты спросил?
– Ну… Бабушка сказывала… Когда ты у нас появился… На Сына Медведя немножко похож был…
Седые сросшиеся брови чуть дрогнули, как показалось Бусому – удивлённо. А может, и горестно. «Предавали», – понял мальчишка. Соболь же сказал:
– Я смотрю, русалки с тобой в омуте даром времени не теряли. Научили кое-чему. Прежде ты меня бы об этом не стал спрашивать.
– Ты думаешь, Сына Медведя кто-то предал?
– Или он сам кого-нибудь, – пробормотал Соболь, и Бусый потрясённо откликнулся молчаливым эхом: «Или ты сам…»
И тут же загорелся:
– А давай попробуем узнать?
Соболь даже остановился.
– Как?
Бусый хитро улыбнулся, даже глаза зажмурил, его вдруг переполнил восторг.
– А русалки в омуте научили!..
Соболь невольно улыбнулся в ответ, но голос остался строгим:
– Эк ты, парень, заговорил…
– Он же сны видит! Бредит!.. – принялся торопливо объяснять Бусый. – Маму зовёт, Каррила какого-то, с Предком со своим спорит!.. Значит, можно попробовать увидеть, что ему снится! Мне… я… я бы попробовал… Дедушка, давай попробуем, а?..
После разговора с Богом Грозы Бусый почему-то полагал, что у него и дальше всё будет получаться так же ладно и гладко. Пожалуй! Боги не стоят каждый день за плечами у смертных, делясь с ними Своей силой и волей. Сколько ни сосредотачивался Бусый, сколько ни стискивал в ладонях огромные безвольные руки Сына Медведя – ничего у него не выходило. Соболь сперва внимательно следил за его попытками, потом сел помогать. Бусый обрадовался и решил, что теперь-то дело пойдёт, но то ли Соболь не обладал могуществом Горного Кузнеца, то ли всё дело было в упорном нежелании парня принимать помощь.
Бусый стал уже ждать, чтобы Соболь прогнал его вскапывать огород, но старый воин вместо этого вдруг сказал:
– Тут не греть надо, а ключевой водицей полить.
– Что?..
– А то, что лезешь ты, куда тебя не пускают. Тебе русалки как твои сказывали? Не ломи силой силу, своей её подхвати.
«Он всё знает, – испугался Бусый. – Всё постиг. И про Таемлу…»
Но испуганные размышления пришлось отложить на потом.
– Подхватить? Как?..
– А ты покажи ему что-нибудь. Что сам про него видел.
«Ну да. Этот сон. Про него и человека-пса. Брата Крылатых…»
И совершенно неожиданно раздвинулись бревенчатые стены избы, превратились в осенний лес, дымные стропила стали облаками в прозрачном голубом небе. В третий раз увидел Бусый поляну, где сошлись в поединке Брат Крылатых и… Да, на этот раз сомнений не было. Брат Крылатых собирался драться с Сыном Медведя.
Только теперь всё виделось Бусому немного иначе, это был уже не только его сон. Память Сына Медведя всё же откликнулась, всё же сплелась с вещим видением мальчишки.
– Уйди с полотна, – негромко говорит парню Брат Крылатых. – Уйди, не за доброе дело встал.
– Вставай, сын! – плетью хлещет голос человека, сидящего в огромном, вырезанном из цельного пня кресле вождя.
Сын Медведя ранен, у него перебита правая рука, от боли и неожиданности он повалился перед противником на колени. Но, услышав повелительный голос отца, молча поднимается продолжать схватку.
Бусый остро ощущает миг его колебания. Нет, это не робость перед безжалостным и умелым противником. Сомнения в душу, не привыкшую сомневаться, заронили слова о том, что он вышел не за доброе дело.
Он косится в сторону, где ждут исхода поединка женщина и мальчишка. Мальчишка жестоко избит, женщина, похоже, совсем не может подняться. Паренёк обнимает её, не давая беспомощно упасть на траву. Во взгляде измученной женщины боль, отчаяние и… надежда. И надежда эта связана не с Сыном Медведя, а с его страшным противником…
Вскрик Соболя чуть не выбросил Бусого из видения.
«Мангул… моя Мангул! Ты всё-таки осталась жива… Мангул… Где ты, что они с тобой сделали? Мангул!..»
– Итерскел! – Новый окрик отца заставляет вздрогнуть Сына Медведя. – Сокруши его, или ты мне больше не сын!
И молодой великан вновь бросается на врага. Вкладывает все силы в удар, который должен окончить их поединок. Его левая рука устремляется вперёд, как прыгающая змея. Пальцы метят в глаза. Он бьёт, чтобы убить.
Бусый знает, чем завершится этот удар. Страшно в третий раз видеть, как Брат Крылатых с лёгкостью перехватывает летящую руку, чтобы уложить её, распрямлённую в локте, себе на колено.
Оглушительная боль милостиво гасит сознание Итерскела…
* * *Бусый сжал кулаки. Он не отвернётся, он увидит всё до конца… Брат Крылатых поднял обмякшее тело, пронёс на край полотна и швырнул далеко прочь. Итерскел дёрнулся, свалившись на перебитую руку. Вот сейчас победитель шагнёт следом и…
Он не двинулся с места.
– Мой человек победил! – раздался решительный голос. Это говорила девушка в богатой одежде, Осоке примерно ровесница. При юных летах у неё была повадка большухи, ей никто не осмелился возразить, даже отец Итерскела, поникший на своём кресле-престоле.
А Брат Крылатых как был – с распущенными волосами и голый до пояса – уже шагал к женщине и мальчишке, и попробовал бы кто встать у него на пути! И подошёл, и поднял на руки спасённую женщину, поднял и понёс её за спины вооружённых людей.
«Мангул…» – шептал Соболь.
Почему не ему было дано нести её, прижимая к груди? Почему не к его ногам прижимался отважный мальчонка, заплакавший только теперь, когда миновала нависшая над ними беда?
А Бусый, понимая, что всё может исчезнуть прямо сейчас, силился накрепко запомнить лицо спасённой. Она казалась ему не чужой, она напоминала ему… но кого же? Кого?
Яркая картина происходящего отодвинулась, затянулась туманом. Наверное, такой туман расползается в памяти, пока сердце отсчитывает мгновения беспамятства. Потом из тумана выплыла другая поляна, поменьше.
На ней уже нет Брата Крылатых, ни царственной девушки, ни воинов, сопровождавших её. Кругом Итерскела собрались мужчины. Все они похожи, как близкие родственники, их лица отмечены печатью странной задумчивости: эти люди ни дать ни взять каждое мгновение силятся решить загадку не по уму. На них меховые одежды, мастерски сшитые и сидящие, как вторая кожа.
Это сородичи Итерскела. Его семья. Люди, ближе которых у него никогда не было и не будет.
Он стоит перед ними, едва пришедший в себя, покалеченный, полуголый, босой. На него смотрит отец – вождь Каррил. Смотрит долго, с бесконечным презрением. Потом начинает говорить, и каждое его слово – как камень, брошенный в сына.
– Люди говорили мне, ты не моего семени. Я не верил. Лишь сегодня я увидел их правоту. Мой сын непременно сумел бы выстоять в поединке, он не отдал бы святую Правду детей Лесной Ягоды на поругание чужакам. Не знаю и знать не хочу, от кого нагуляла тебя потаскуха, которую я считал своей женой. Она осквернила моё ложе. Она…
Итерскел бросился вперёд. Рукам ныне совсем не было веры, но дети Лесной Ягоды посыпались в разные стороны, точно поганки, отброшенные пинком. Их копья, выставленные навстречу, сломались, как тонкие прутики. Итерскел прокатился по земле и снова вскочил. Боль в перебитой руке, в глубоко распоротых копьями боку и груди… Боль, но какая-то чужая, далёкая, не имеющая к нему особого отношения и неспособная помешать. Новый прыжок, напролом. Он прокладывал себе дорогу, как кабан в жидком подлеске. Итерскел почти добрался до Каррила…
