SoNew - Писания про Юного мага
— Копать! Копать тут! — донесся до Вивиан его надтреснутый, но по-прежнему пронзительный голос.
Дрессировка орков продолжалась. Недавно ученый сообщил в Гильдию магов об открытии способа закреплять у орков выработанные качества. Его питомцы теперь даже после возрождения помнили свои клички и слушались его команд. На сердце у Вивиан стало необычайно тепло. Пусть она не помнит своих родителей, пусть ее родичи обошлись с ней сурово, но в ее жизни были эти три замечательных старых мага: Наставник, библиотекарь и Лайонель. Они стали для девушки кем-то вроде добрых дядюшек, дав ей не столько знания, сколько искреннюю привязанность и заботу. Она отбросила свои мрачные мысли и торопливо двинулась к домику ученого.
Глава 65. Неслышимый звон
Бубенчик еле слышно шелестел в горсти металлическим шепотом. С тех пор, как Клайд подарил ей этот потемневший кругляш, она больше всего любила слушать не сухое звяканье, раздававшееся, если трясти бубенчик, а тихий ропот, зажатый в ладони. Он звал ее, звал далеко, и она изо всех сил пыталась сопротивляться этому зову. Она сама должна строить свою судьбу, потому что пообещала отцу, что никогда не будет идти на поводу у других. Каона уронила металлический кругляш на каменные плитки пола. Тот глухо звякнул и замолк. Девушка подняла его, подула в резную щель. Тишина. Похоже, что язычок выпал от удара. Она осмотрела пол, но ничего не нашла. Но ей продолжал слышаться шелестящий звон бубенца. Нужно решаться. Ее мать раньше постоянно слушала кого-то, постоянно пыталась следовать чужим указаниям, словно больная овца, отбившаяся от стада. В каком-то смысле так оно и было: отец увез ее совсем юной девушкой из богатого поселка возле порта Рун, где в каждом доме жили дядья, тетки, двоюродные и троюродные братья, пятиюродные дедушки и прабабушки. Все они были мастеровитые, пышущие здоровьем, дружные люди. Во всяком случае, в этом рассказы матери и отца всегда совпадали. Мать же родилась слабенькой, и с детства ее окружали забота и внимание всего этого северного клана. Даже ремеслу почти не учили: девочка сидела дома, и занималась только хлопотами по хозяйству, да и то не всеми. Наверное, именно своей непохожестью на остальных, беззащитной хрупкостью она и привлекла отца, заехавшего сделать у ремесленной общины большой заказ на повозки, шатры и фургоны. Переселенцы двигались на новые земли, и отец поставлял путешественникам необходимые товары. Он старался предложить покупателям всё разом, избавляя и без того сорвавшихся с насиженных мест людей от необходимости метаться по разным лавкам и теряться в разнообразии цен. Дело спорилось, у отца, не смотря на молодость, уже была отличная репутация. Он не ленился лично разбираться с поставщиками негодного товара, не устраивая громких скандалов, но твердо настаивая на замене или возврате денег. За ним не маячили орки-наемники, готовые пройтись дубинкой по плечам нерадивого поставщика, он не нанимал темных эльфов, способных похитить ребенка недобросовестного купца из запертого на все замки и окруженного охраной дома. Он просто пояснял, что оптовые покупатели с подобными методами придут следом за ним, если обманы не прекратятся. А он хочет решить все проблемы миром — и быстро, очень бысто, пока не пострадала ничья репутация. За это его уважали даже самые отпетые мошенники, норовившие подсунуть спешащим переселенцам навощеную холстину вместо гномского непромокаемого брезента или телеги из сырого дерева, рассыхающиеся через пару дней пути. В мамином поселке, Заречном, отец нашел самых добросовестных мастеров, не рвущихся за временными прибылями. И то — жил клан мастеров богато, вел свое хозяйство, кормился от огородов и охоты, не брезговал и рыбой, благо широкая река Ветрохвостка текла прямо за тыном, окружавшим дома. Зачем им пытаться обманывать приезжих и драть втридорога за немудрящие товары? К обманщику покупатель не вернется. К доброму мастеру придет и за починкой, и за новой покупкой. К тому же делали в Заречном буквально все: и неплохое стекло варили из светлого белого речного песка, и гнули удобную мебель из упругого дерева, и ткали ткани, и выращивали неприхотливых буйволов, и ковали нехитрую хозяйственную утварь, и обжигали глинянную посуду, и тачали товары из кожи. Можно было закупиться у зажиточных зареченцев и запасами на время путешествия: вяленым мясом, нечерствеющими лепешками, зерном и сушеной рыбой. Выросшее на западном берегу реки Ветрохвостки селение никогда не знало спокойной жизни южных городов, защищенных дружинами короля и его вассалов. Им самим приходилось обеспечивать себя всем необходимым еще в те времена, когда дорога к порту Рун была полузаросшей тропой, по которой пробирались лишь отчаянные искатели приключений да контрабандисты. Сами оборонялись от разбойников, защищались от хищников, отгоняли от тына монстров. Приучали детей читать любые следы на заливных лугах и на речном песке, остерегались Мертвецкого леса, лежащего в южном междуречье Ветрохвостки, прозванном охотниками Двухвостье. Охотились. Торговали. Строили стены вокруг поселка, строили новые дома и мастерские, мостили дорогу и настилали гать, ведущую через болотистый, но безопасный Угловой лес к истокам реки и дальше, на северо-восток, к твердыне Шуттгарта. Переговорив со старейшинами рода, отец ударил с ними по рукам. А через неделю ударил по рукам еще раз: посватался к младшей в роду девушке, и вскоре увез ее в свой южный город. Мать так и не привыкла к жизни в большом городе. А еще ей было не по себе вести взрослую жизнь. Самой отвечать за себя и свои поступки. Без надежной опоры большого дружного клана за спиной, она то и дело пыталась найти себе поводыря по жизни. То приводила в дом бормочущую бродячую проповедницу неведомой ереси, то начинала готовить несъедобную еду, как учил прохожих с облучка своего фургона странноватый лекарь в грязном балахоне, то принималась рьяно бить поклоны и приносить пожертвования в храм Эйнхазад. За всеми этими важными делами она порой забывала, что ей уже не семнадцать лет, она хозяйка дома, которая отвечает за хозяйство, у нее подрастают двое сыновей и дочка. Дети могли иногда остаться голодными — потому что есть «священную» кашу из диких злаков пополам с крапивой было невозможно. Или вообще не видеть мать несколько дней, потому что в храме проводился большой молебен. Отец приезжал из своих поездок, покупал нормальную еду, разговаривал, шутил, дарил книжки и игрушки — и снова уезжал. Он любил мать, и пытался, как умел, оправдать перед детьми ее странности. А они тоже любили ее — терпели ее перепады настроения, пытались кое-как стряпать для себя, отваживали от дома очередных проповедников или мошенников в ее отсутствие, и при этом не позволяли любопытным соседкам, зашедшим за горсточкой соли, совать носы в их жизнь. Порой отец привозил матери приветы от ее родни, и тогда она целыми днями рассказывала детям о том, какое славное место это Заречное. Но только вот год за годом никак не получается туда съездить: то кто-то из детей болеет, то у отца срочная поездка совсем в другие края, то на северном тракте объявится разбойничья шайка, наводящая на проезжих страх… Но однажды они все-таки добрались до Заречного — посмотреть на родню и себя показать. Там мать внезапно преобразилась. В свои неполные тридцать, она словно превратилась вдруг в беззаботного ребенка, открытого и радостного. Она водила детей на заветные грибные полянки и показывала им омут, где клюет самая жирная рыба, ныряла с ними за пресноводными омарами, водившимися в ямах на перекатах, плела венки для праздника Солнцедара. И при этом радостно слушалась старших из своего рода — беззаветно, преданно, с улыбкой глядя им в рот. Отец потихоньку указывал детям на это: смотрите, мол, запоминайте, какая она на самом деле. Сам-то он был не из тех людей, которые могут приказывать жене. Может, этой сильной руки ей более всего и не хватало в новой семье, в отрыве от своего клана. После той поездки жизнь семьи наладилась. Мать уже не металась в поисках чьей-то руководящей воли, сыновья, один за другим вымахавшие на голову выше нее, начали шутливо командовать в доме, а дочка — помогать изо всех сил, и отец возвращался теперь не к заброшеному очагу, а к дружному семейному ужину. Потому-то поездки в Заречное стали для них ежегодной традицией. Даже теперь, когда братья выросли, а Каона уже который год учится магии, хоть на одну недельку перед Солнцедаром они все собираются в северном поселке. Но отца очень беспокоило, не вырастет ли дочка такой же, как мать: слепо следующей чужой воле, жаждущей сильной руки, которая ухватит за шиворот и повлечет по жизни. Потому-то он и взял с нее клятву перед отъездом на Остров: жить своим умом, идти своей дорогой. А теперь эти бубенчики, зовущие ее в дальний путь! Ее ли это дорога? Она ведь не выбирала, не решала и не соглашалась на это. Но может быть иногда судьба приходит и так: неожиданным обвалом, свершившимся фактом? Трудно понять. Четыре года она ощущает струйки ветра, скользящие в толще воздуха, ощущает странную связь с молодым, красивым парнем, который только похож на человека. Эта судьба — ее выбор? Эта любовь — ее судьба? Или, подобно привязанному на цепь дикому волчонку, она невольно начинает признавать руки, сующие ей миску и тянущие ее на поводке куда-то к своей цели? Рамио не хотел ее использовать, нет. Но у него тоже не было другого выбора. Их связь запечатлелась, и он не мог теперь выбрать себе кого-то иного вместо нее. Он мог бы попытаться полюбить другую, жить своей жизнью, и остаться для нее только странным ощущением, стоящим за каждым вздохом. Но… слепота лишила его этой возможности. Он оказался оторванным от прежней реальности не только знанием о своем происхождении, но и своим увечьем. Что же делать? В этом году она предложила Рамио поехать в Заречное вместе с ней. До сих пор они оба обходили тему ее отлучек в разговорах. Артеас демонстративно избегал вопросов о том, чем она занимается, изо всех сил подчеркивая, что она ничем ему не обязана. Но это был самообман. Они были накрепко связаны, и их судьба была предопределена и записана в пророчествах много веков назад. Стоило ли сопротивляться, откладывая неизбежное? Каона покачала головой. Если неизбежное неминуемо, значит все, что она делает — правильно? Она может сделать то, что предсказано только правильно и только вовремя? Или все-таки от нее зависит — спасти или погубить расу крылатых? Если откровенно, Рамио начал по-настоящему нравиться Каоне только в последние полгода. До этого она жалела его, с интересом слушала его необычные рассказы, помогала ему иногда обретать зрение в полетах с Драконьей башни Гильдии, но она не была ни капли влюблена в этого стройного, высокого артеас. Когда он держал ее за талию, распахивая крылья, она меньше всего думала о том, что это похоже на объятия. Ее волновало ощущение полета, восторг скольжения в потоке воздуха и надежность страховочного пояса, вот и все. А теперь… когда они еще только пристегивают кожаные ремни к плечам Рамио и поясу Каоны, стоя так близко, сердце у нее начинает колотиться где-то в горле и перехватывает дыхание. Наверное, она наконец-то выросла, догнав свое взрослое тело. Из чувства протеста Каона пыталась заглядываться на других юношей в Гильдии: молодых бойцов, закончивших Школу магов, и даже старших мужчин разных рас. Она убеждала себя, что просто обязана сделать выбор сама, не руководствуясь ни жалостью, ни их таинственной связью. Но… никто не вызывал в ней подобных чувств, как смуглый, черноволосый гибкий артеас, вслепую машущий мечом на тренировочной площадке. Да, со многими она дружила, они проводили много времени на общих занятиях и на выполнении разных заданий, многие были хорошими и надежными ребятами. Как ее старшие братья. Как Клайд. Друзья, не более того. Итак, она все-таки влюбилась в этого императора, правителя, богиня ведает кого еще! И теперь сидит тут с бубенчиком в руке и пытается изо всех сил оттянуть момент решения. Пора отправляться на поиски таинственного храма артеас. Это так же непреложно, как сбор урожая осенью или вылупление цыпленка из насиженного яйца. Вот только побывать в последний раз в Заречном, повидаться с мамой, отцом, братьями, многочисленной шумной родней, ощутить себя частицей чего-то близкого, теплого. И попытаться поделиться этим с Рамио. Если он не поймет ее… если там он ничего не почувствует, значит все эти замирания сердца и дрожь в его руках ничего не значат. Это просто весенний сок в их молодой крови, как пишут в эльфийских романах. Ничего серьезного, не ее путь. А если окажется, что Рамио — это не ошибка судьбы? Тогда оттуда, с севера, она отправится с ним прямо к капитану Гарру. Орк не откажется еще раз сплавать в Грацию знакомым маршрутом. Можно захватить с собой Хенайну с Рорратом, эльфийку ведь интересуют тайны и артефакты. Фургон тащился по дороге со скоростью объевшейся черепахи. Что и говорить, он был переполнен товарами, и двое пассажиров тоже не добавляли буйволам прыти, хотя и были худыми, как скелеты. Ну просто кожа да кости, чем их там только кормят, у этих магов? Каонин дядька Фелис не переставал распространяться на тему плохого питания уже третий час. Но девушка слушала его с рассеянной нежностью: это заботливое ворчание, сдобренное огромными толстыми бутербродами с ветчиной, которые возчик накромсал своим кинжалом прямо на облучке, и кувшином ягодного кваса, тоже было частью ее жизни, наследством, доставшимся от мамы. Род, общность — и в то же время сила, позволяющая ей идти по жизни самостоятельно, вот чем было для Каоны Заречное с его обитателями. Привязанный сзади к фургону теленок задумчиво пробовал на вкус пучки соломы, торчащие меж планок обрешетки. Солома ему не нравилась, но через несколько минут он забывал об этом и снова тянул золотистый колючий клок губами. Рамио улыбался, лежа на спине, словно высматривая что-то незрячими глазами в хлопающей на ветру крыше повозки. Он с удовольствием съел три бутерброда, выпил кружку кваса и предоставил Каоне самой поддерживать родственную беседу. Всю эту поездку он вел себя довольно странно: перестал тренироваться, избегал находиться в людных местах, почти ни с кем не разговаривал. Каона ждала, когда он поделится с ней своими мыслями, не приставая с расспросами. Но артеас пока молчал. В Заречном вокруг Каоны и Рамио поднялась привычная суета. Им предлагали разом есть, пить, вымыться с дороги, отправиться смотреть приплод этого года в лугах за поселком, прилечь отдохнуть. Каона смеялась, отвечая на поцелуи и объятия, рассказывала короткими фразами о себе, расспрашивала о событиях прошедшего года в Заречном. Зареченцы сразу заметили увечье Рамио, хотя тот старался шагать прямо и почти не опираться на руку Каоны. Кто-то из детишек сунулся было к чужаку под ноги с засунутым в рот от любопытства пальцем, но на него тут же шикнули. И как ни в чем ни бывало начали степенно расспрашивать высокого смуглого парня о ковке оружия, о тренировках бойцов, о том, каких тварей он добывает на охоте и почем нынче на юге их шкурки. Рамио, сперва ожидавший разговора со стиснутыми зубами, быстро оттаял. Он был немногословен, но рассказывал охотно и даже показывал то, чего сам видеть не мог: кромку своего меча, качество выделки кожи на сапогах. Отец подошел к Каоне сзади и приобнял ее за плечи.
