Лейн Робинс - Маледикт
Беззаботности у Маледикта поубавилось. Он скосил глаза на Джилли, подозревая розыгрыш.
Положив ладонь на руку юноши так, чтобы не потревожить повязки под рукавом, Джилли понизил голос до волнующего шепота:
— Дорогой мой, там, где мы носим телячью кожу, они носят — перья!
Глаза Маледикта широко распахнулись, и он расхохотался — отрывистым, диким смехом, который выдыхало его больное горло.
Джилли ухмыльнулся, довольный, что удачно поддразнил юношу. Жаль, не удавалось рассмешить Маледикта раньше: наконец-то он стряхнул дрожь, которая стремилась вырваться наружу, и переключился на безобидный предмет разговора.
— Вместо панталон? И что, перья их не щекочут?
— Подозреваю, что они нашиваются на потайную подкладку. Но аборигены просто с ног до головы облачены в перья. Перья у них на ногах, в волосах — переливаются всеми оттенками красного, золотистого, синего и зеленого. Там у них водятся такие птицы — крупнее наших сов и пестрее наших фазанов.
— А чем еще они замечательны, Джилли?
Похоже, Маледикт впрямь заинтересовался и совсем отвлекся. Джилли задумался — вдруг теперь уже юноша его дразнит? Но… «… проснулся зимой… а рядом лежал меч», — вдруг всплыли в памяти слова Маледикта. По коже Джилли пробежали мурашки. Ища спасения, он пустился в безудержную болтовню:
— Ну, еще они находят золото на земле, и в воде, и из него делают мягкие, податливые даже в человеческих руках украшения. Широкие ожерелья и браслеты, серьги, кольца. Они даже вставляют золото между зубами, чтобы улыбки были такие же яркие, как одеяния из перьев. Глаза у них темные, как у тебя, а кожа цветом как крепкий чай, и они глиной и красками наносят на нее рисунки. Всю еду они запивают шоколадом, а едят они под синим небом. — Джилли говорил больше для самого себя, вспоминая сказки, которые пересказывал ему друг Рег. Маледикт, подтянув колени, уткнулся в них подбородком и не сводил восхищенных глаз с «Вирги», заставляя Джилли гадать, что больше интересует юношу: золото? тропическая жара? незнакомые города и диковинные люди?
Поежившись, Маледикт сообщил:
— Я проголодался.
К счастью, в этой жалобе не было ничего необычного, и Джилли с удовольствием взялся за решение проблемы.
— Кухарка сказала, что ты пропустил завтрак, и, насколько мне известно, не пошел на чай. Идем купим тебе мороженого. — Он поднялся и протянул Маледикту руку.
Юноша принял ее, отряхнулся и проговорил:
— У меня нет денег. Сегодня утром Ворнатти рассердился и не выплатил мне содержания.
— Истинный аристократ никогда даже не задумывается о деньгах. Он полагает, что все магазины предоставляют кредиты, причем делают это с удовольствием.
Маледикт лишь кивнул; лицо его было бледно, губы сжались.
— Что? Бок болит? Или рука? — забеспокоился Джилли, останавливаясь. С тех пор, как Маледикта ранили, слуга опасался инфекции. Мальчик не дал ему позаботиться о ранах, доверив Ворнатти накладывать швы.
— Болит, — сознался Маледикт.
— Тебе повезет, если раны не загноятся. Ворнатти плохой врач.
— И все-таки они заживают, — возразил Маледикт.
Да, согласился Джилли; осознание происходящего снова захлестнуло его, словно шлепок ледяной морской воды, попавший внутрь и не желающий перевариваться. Разве исцеление ран — не один из даров Ани? Нечто доброе, обращенное к злой цели? Трудно остановить человека, не восприимчивого к боли. Но ведь Маледикт потерял столько крови…
— Хватит пялиться, — прервал его размышления Маледикт. — Ты обещал покормить меня.
Джилли отыскал для них столик в «Глориусе» — людной кондитерской, популярной среди служанок, купцов, секретарей, моряков и рабочих. Когда-то здесь возвышался храм Наги, змееподобного божества здоровья и жадности. На стенах по сей день сохранились изысканные фрески колышущихся волн и змеиной чешуи, колонны были выполнены в виде змей, вздымающихся из морских глубин, разинутые клыкастые пасти поддерживали щиты с гербами.
И в самом центре за столиком сидели Джилли и Маледикт, поедая корзиночки с лимонным мороженым и сладкую выпечку и запивая это все горьким кофе с сахарной гущей на дне. Губы юноши раскраснелись от ледяного поцелуя лакомства, а щеки зарумянились от дымящегося напитка.
— Похоже, Ворнатти наскучила его компания, — заметил Джилли, глядя на карету, подкатившую ко входу в неброскую лавочку, обозначенному лишь тремя серебристыми шарами на нитке.
Маледикт повернул голову, проследив за взглядом Джилли. Из кареты вышла Мирабель; поверх платья был накинут плащ — для анонимности. В руках Мирабель держала сверток. Она исчезла в темной лавке.
— Это же ломбард! — удивился Маледикт, прячась за спину Джилли.
— Леди Мирабель закладывает свои ценные вещи. Или, что более вероятно, ценности Вестфоллов. Сомневаюсь, чтобы у нее сохранилось что-нибудь стоящее. Впрочем, если бы она вышла замуж за состоятельного человека…
Маледикт оттолкнул тарелку.
— Она не может думать о чем-нибудь другом?
— Ей больше ничего не остается делать, — отозвался Джилли. — Она аристократка, а потому ее ничему не учили. И ничего не позволяли. В этом обществе женщину так легко погубить.
— Такое впечатление, что тебе жаль ее.
— Нет, — отрезал Джилли. — У нее был богатый муж, а она убила его. Было бы неплохо, если бы ты помнил об этом, когда общаешься с ней.
— Мне нет нужды, — ответил Маледикт. Аппетит вернулся к нему, и он стянул с тарелки Джилли недоеденную булочку. — Мои цели требуют применения меча. А эта — нет. Это твоя цель.
10
Во все времена уязвленная гордость или утрата побуждали людей совершать ужасные деяния мести, доказывающие, каким опасным, каким подлым может быть человек, если предпочтет обратить работу разума к дурной цели. Но ни один человек не может совершить деяний столь ужасных, как тот, кто снискал помощь Чернокрылой Ани, богини любви и мести. Под ее защитой месть одного человека способна истреблять не только семьи, но и целые города.
Дариан Ченсел. О теологииМирабель вся искрилась оттенками оранжевого и огненного, что придавали немного тепла ее безупречной, ледяной красоте и очень гармонировали с пламенем и позолотой на камзоле Маледикта. Стоило юноше войти, как Мирабель приблизилась к нему столь естественно, словно все было оговорено заранее. Щеки ее, против обыкновения, окрашивал слабый румянец. Маледикт, слуха которого достигли сплетни, ничуть этому не удивился. До него донесся звонкий смех.
