Пол Керни - Иное царство
Наступил октябрь, кусая ноги и руки Майкла, когда он сонно сбрасывал одеяло, и леденя воду в кранах. В доме Феев начали топить, сначала осторожно, будто проверяя руку, только что сросшуюся после перелома, а потом вовсю, когда холод установился. Майкл любил эти утра — спускаться к каше в большой кухне, где за столом теснились люди и звучали разговоры, а в открытой плите плясал красный дружелюбный огонь. А потом морозный воздух снаружи и запахи, которые висели в воздухе, словно оледенев. Патока и деготь, навоз и сено, овес и трубочный дым. Они окутывали утро, будто какие-то сложные духи, а под ними чувствовался острый запах холодных опавших листьев. Осень. А следом за ней уже подбирается зима.
Проводить такие утра в школе Майклу казалось преступлением, если не хуже. Он ежился, ерзал, менял позу, беззвучно ругался и чувствовал, как его сознание словно захлопывается на замок. По меньшей мере раз в неделю он получал дополнительные задания за то, что не слушал объяснений, но это было лучше, чем возвращаться домой с запиской. А потом Рейчел, не спуская с него глаз, как раскормленный ястреб, держала его за столом, пока дурацкие буквы, которые считались цифрами, не приходили в порядок. А к тому времени, естественно, уже темнело, и день кончался. Конечно, можно было стоять на заднем дворе в луже света, льющегося из двери у него за спиной, и слушать, как река бормочет в темноте, как ухает сова, как пищат летучие мыши, кружась в последних полетах перед зимней спячкой. Вот где ему следовало быть, где он чувствовал себя своим… И чтобы рядом была Котт. Она снилась ему по ночам: ее пальцы впивались ему в плечи, ее тело сливалось с его телом в лесном мусоре под качающимися деревьями.
Прошел октябрь, и на сцену вполз ноябрь, темный и сырой. Майклу октябрь всегда казался красивым месяцем, цветной каруселью теплых дней, к которым примешивался бодрящий холод в конце долгих вечеров. Предвестник того, что наступало, но благой предвестник.
Ноябрь был темным месяцем, холодным месяцем, когда выпадал первый снег. Майклу он казался концом года, безвременьем, которое завершится только на Рождество, — или глубокой зимой, в зависимости от точки зрения. Ноябрь возвещал начало настоящих холодов, дней, когда ходить в школу было пыткой. Как-то ночью, завершившей один из этих дней, Майкл лежал в постели и слушал, как ветер гремит на крыше. Буря разразилась днем, и он с трудом добрался домой из школы, исхлестанный дождем, промокший до костей. Щеки у него горели, учебники отсырели.
Он лежал, натянув одеяло до подбородка, смотрел в окно в ногах кровати и следил за клубящимися тучами над черными силуэтами конюшен. В одной светящиеся щели очерчивали прямоугольник двери — Муллан вошел взглянуть на Мечту и, может быть, растирает ее пучком соломы. В бурные ночи она всегда потела. Все остальные службы стояли темными. Вверху ревел ветер, с воем огибал крышу, заставлял скрипеть балки. Он бился в его окно, стараясь забраться внутрь, и стлался сквозняками по полу, потому что это был старый дом, привыкший ко всем временам года. Казалось, он договорился с ветром: впускал в себя легкие порывы и сквознячки, но, как утес, противостоял бешеным ударам. Майкл закрыл глаза, и ему показалось, что он на корабле, гонимом штормом: корпус скрепит, но не поддается, ветер гнет мачты. С подветренной стороны — неведомый берег, где с грохотом разбивается белый прибой.
Но только он не воображал эти звуки: удары совсем рядом, стук содрогающейся оконной рамы.
Майкл сел, и его ослепил льющийся в окно серебряный свет луны. Она взошла — еще полумесяц, и тучи мчались между его рогами, но в окне рисовался силуэт, скорчившийся на подоконнике. Одна ладонь была прижата к окну, и два зеленых огня горели в путанице волос, падавших на лицо, как капюшон.
— Впусти меня, Майкл.
— Господи! — он перекрестился.
Окно снова загремело под ладонью, а лицо обернулось, чтобы поглядеть во двор. И он увидел профиль, такой знакомый. Ее глаза словно бы поймали луну, как глаза кошки, отражающие свет лампы.
— Майкл, пожалуйста! Они здесь, внизу. Они учуяли меня. Впусти меня!
Он был парализован. Она скорчилась на подоконнике, будто готовый к прыжку зверь. И от жуткого сияния ее глаза казались глазами дьявола. Лунный свет вылепил из ее лица свирепый череп, светло-темный с разметанными вокруг волосами.
— Пожалуйста!
Мольба в ее голосе вывела его из оцепенения. Он спрыгнул с постели и стал дергать задвижку. В лице по ту сторону стекла, всего в дюйме от него, был страх, было нетерпение… но и еще что-то. Торжество?
Он поднял раму, и тотчас в комнату ворвалась буря, радостно ударясь в стены. Глаза Котт были устремлены на него, как две немигающие свечи.
«В мире есть вещи хуже, чем грешники».
Почему он вдруг так испугался, дрожал от ужаса и холода, а она скорчилась на подоконнике, словно готовая прыгнуть на него?
— Ты должен пригласить меня войти, Майкл.
— Что?
— Это старый дом, и вера в нем крепка, я не могу войти, если ты меня не пригласишь. Попроси меня войти. Быстрее!
«Я падшая женщина. Я повинна в смертном грехе, Майкл».
Почему это пришло ему в голову?
— Майкл! Попроси меня войти.
— Ну так войди. Я… я приглашаю тебя войти.
Она перелетела через подоконник и со стуком опустила раму. И немедленно буря отступила, превратилась в отдаленный рев над крышей. Майкл тихонько отступал к кровати, пока не уперся в изголовье. Глаза у нее все еще были зелеными и светились. Черная грива падала ей на лицо, и она казалась каким-то гладким хищником. От нее исходил сильный мускусный запах, опьянявший, как вино. Где-то в дальнем уголке сознания Майкла тихий спокойный голос спросил, какое существо он пригласил войти в дом своего деда и бабушки.
Она на четвереньках поползла по постели, лунный свет падал в окно позади нее, глаза горели, но по мере того, как она удалялась от окна, огонь в них угас. Она улыбалась ему, блестя белыми зубами. Она прильнула к нему, щекоча волосами его лицо, нагнула голову, лизнула его шею, впилась губами в его рот, так что он почувствовал твердость ее зубов. Его окружал ее запах, пьянил.
— Я сказала тебе, что вернусь, — голос у нее был почти мурлыканьем.
— Кто снаружи? Кто за тобой гонится? Волки?
— Да. Они бродят по границе твоего мира. И гнались за мной от опушки. Но это неважно. Тут я в безопасности. Переступить порог им не дано. Я должна остаться здесь до утра, Майкл.
Она расстегнула его пижаму, поцеловала в грудь, двигалась на нем, и восхитительное напряжение накапливалось, точно заряд статического электричества.
Он услышал волчий вой во дворе… или это просто завыла буря? Он напрягся, но Котт успокоила его тихим шепотом. Быстрым движением она стянула балахон с плеч, и он увидел темные кружки сосков на бледной коже, пупок — мазок в темной ложбинке мышц ее живота. Она похудела — кости таза торчали, и можно было пересчитать все ребра. Он провел по ним ладонью, ощущая жесткость костей.
