Ольга Денисова - БЕРЕНДЕЙ
Берендей не стал дожидаться, пока Заклятый перезарядит ружье. Он успел отбежать на приличное расстояние, когда снова прогремели два выстрела подряд. На этот раз он не услышал даже свиста пуль - стрелял Заклятый плохо.
Берендей бежал до самого дома, по прямой - это заняло у него не больше часа.
Когда ему было лет шестнадцать, отец рассказал, почему нельзя оборачиваться зимой. Рассказ был страшным, но отец посчитал, что Берендей уже достаточно взрослый для того, чтобы его понять.
«Когда началась война, я не подлежал мобилизации, по паспорту мне было шестьдесят семь лет. А я просился. Но мне вежливо отказали. Немцы пришли сюда в конце августа или в начале сентября, точно не помню. Это потом я узнал, что в двадцати километрах расположились партизаны. Если бы я знал это в сорок первом, я бы мог им здорово пригодиться. Но я начал свою войну, может быть, более победоносную.
Я обернулся и начал выслеживать их по одному. Я убивал их, я пользовался хитростью и осторожностью зверя, и при этом обладал умом человека. Я бесшумно появлялся из темноты, вырастал над ними, как живое возмездие, и разил наповал. Я наслаждался их ужасом. Я ненавидел их всей душой только за то, что они ходят по моей земле. Потому что считают себя хозяевами на моей земле. И перед смертью все они понимали, кто здесь на самом деле хозяин.
Я не могу сказать точно, сколько их на моем счету. Сначала я убивал их и бросал там, где убил. А потом пришла зима, и я начал их жрать. Я убивал их и жрал их трупы. Я ненавидел их так люто, что выбросил из головы все заповеди и табу берендеев. Если не я, то кто? Кто еще мог так тихо подкрадываться и так молниеносно разить?
К январю шерсть у меня лоснилась, я был жирен и доволен собой и жизнью. Они несколько раз ходили на меня, обкладывали со всех сторон. Но я оборачивался человеком и уходил. И снова становился бером, и снова убивал их и жрал.
У меня было два брата. Да, они оба погибли в войну. Но погибли после того, как немцев выгнали отсюда поганой метлой. Потому что они не смогли остановиться. Три года я питался человечиной, это стало моим естеством. Я шел на запад впереди линии фронта и продолжал убивать. И остановился только перед Одером. Остановился и понял, что не смогу больше без этого жить. Я привык. Как наркоман привыкает к наркотику, так и для зверя человечина имеет небывалую притягательную силу. Стоит ему однажды попробовать человечины, и он навсегда становится людоедом. Поэтому его убивают.
Но я не был до конца зверем. Мои братья, оба, не выдержали и были убиты. А я смог остановиться. Я не оборачивался несколько лет. Пробовал - и возвращался назад, в человеческий облик. Потом отпустило. Но я до сих пор вспоминаю те три с небольшим года как самые счастливые в жизни. Может быть, и правильно: я жил в гармонии. Я был счастливым человеком, уничтожавшим врагов. И я был счастливым зверем, который не знает голода и ест самую вкусную пищу, которую может предоставить ему природа.
Но если бы ты знал, чего мне стоило остановиться! Я ни на минуту не осуждаю своих братьев. Тогда казалось, что легче умереть, чем справиться с этим».
Берендей выслушал отца не без трепета, но так и не смог решить, восхитил его рассказ отца или ужаснул. Во всяком случае, он стал уважать отца еще больше.
Берендей издали заметил кого-то на ступеньках крыльца. Это было непривычно и неожиданно, и он прибавил скорость. И, влетая во двор, понял, что это Юлька: сжавшаяся в комочек, подобравшая под себя ноги - она не пошевелилась, когда он бежал через двор и скидывал лыжи. Только подойдя вплотную, он заметил, что она спит, и сразу понял, что это может означать.
С утра он не топил печь (для этого пришлось бы встать часа на два-три раньше) и теперь проклинал свою лень. Ключ не желал попадать в замок, дверь не открылась сразу, а он спешил. Никогда нельзя спешить, если хочешь действовать быстро, - так говорил отец.
Берендей распахнул дверь, поднял Юльку на руки, внес в дом и уложил на отцовскую кровать. Сначала закрыл двери, чтобы сберечь такое необходимое сейчас тепло, а потом кинулся ее раздевать. Она не просыпалась, щеки ее были белее снега и даже отливали синевой, но она дышала. Совсем тихо - Берендей еле уловил ее дыхание: оно было не таким теплым, как обычно.
Он не знал, за что схватиться сначала: растереть ее или затопить печь? В конце концов решил, что печь надежней. Хорошо, что он с вечера заложил в нее дрова, оставалось только поднести спичку. На всякий случай он зажег все четыре конфорки на плите и включил духовку.
Да, лучше всего при переохлаждении согревает тепло другого тела… Но на это Берендей не решился.
Спирт нашелся не сразу, уксус тоже: Берендей вывалил весь буфет на пол, чтобы добраться до них.
Он тер ее голое, безжизненное тельце изо всех сил, не боясь ободрать кожу. Сперва грудь и спину, потом ноги, руки. Она была красивой, только очень белой, неестественно белой. И, как ни странно, сначала он не чувствовал ничего, кроме страха и жалости.
Наконец Юлька застонала и шевельнулась.
- Я видела лося, - сказала она отчетливо и снова закрыла глаза. А потом заплакала.
Ему было жарко, он скинул свитер, надеясь, что дом уже прогрелся, но, глянув на градусник, увидел, что в комнате всего восемнадцать градусов. Это мало, очень мало!
Он снова начал тереть ее и заметил, что кожа начинает розоветь.
- Мне холодно, - всхлипнула она.
- Сейчас, малыш, сейчас, - прошептал он, - скоро будет тепло.
Если ей холодно - значит, температура поднимается. Это обнадежило его и придало сил.
- Накрой меня одеялом, пожалуйста. Мне так холодно!
Он влил в нее стопку разбавленного спирта, Юлька закашлялась и снова начала плакать.
На кухне было гораздо теплей, чем в комнате отца, и он, сдвинув в сторону буфет, перетащил кровать и поставил ее прямо перед печкой.
- Здесь теплее?
- Да, - она всхлипнула. - Накрой меня одеялом, пожалуйста.
- Да не поможет тебе одеяло!
Берендей открыл печную дверцу.
- Так лучше?
- Да, - она повернулась на бок, лицом к огню, - только спина мерзнет.
- Ложись на живот, я разотру тебе спину.
Она покорно перевернулась, и он опять начал тереть ее спиртом с уксусом. Ее кожа была мягкой, как будто бархатной. И уже порозовела.
Страх и жалость ушли. Он понял, что ему приятно прикасаться к ней. Но хотелось, чтобы эти прикосновения были не такими… грубыми. Берендей испугался, пытаясь взять себя в руки.
- У тебя руки горячие, - Юлька перестала плакать. Она согревалась и скоро должна была окончательно прийти в себя.
Чем отчетливей он понимал, что смерть ей больше не грозит, тем сильней ее тело кружило ему голову. Ее молочный запах… Нежная, прозрачная кожа… Родинка на пояснице. Очень хотелось прикоснуться к ней губами. Берендей встряхнул головой.
![Карочка — [email protected] - В день, когда магия замрет](/uploads/posts/books/no-image.jpg)