Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все
— Ты не прав, — Скэр поймал ветер и, пропустив по ладони, создал зерно, вокруг которого начнут сворачиваться слои жемчужины-линга. — Есть отчетливое биение. Би-е-ни-е. Поле давно перехлестнуло и точку отправления, и нынешние границы Наирата. Оно возвращается в прежние пределы и, скорее всего, на таком откате хватанет лишнего. Да, это вопрос не одного года, но уже сегодня мы имеем там стабильность, сравнимую с таковой двадцатилетней давности. А значит, приграничья Наирата забурлят вновь. И именно поэтому нынче мы можем себе позволить практически всё. Кроме одного — кормить бесполезных.
Тончайшие нити — отпечатками пальцев, следом чего-то, что еще не душа, но уже не тело, узором, который невозможно разглядеть, но возможно прочесть касанием.
— Выбраковка, — Скэр, стряхнув жемчужину, облизал пальцы. — Жесткая выбраковка. Если один способен делать то, что делают двое, то зачем держать и кормить двоих? Позволять им размножаться? Отнимать ресурсы?
Фраахи слушал молча, по лицу его невозможно было понять, согласен ли он. Ну конечно, согласен, иначе пошел бы за Каваардом с его безумными идеями. Многие бы пошли.
— Уже сейчас дышать стало легче. Да, пусть воют о погибших, но… Ведь не просто воют. На самом деле они радуются. Они чувствуют, что это правильно. Каваард был прав, когда писал, что слабейшие должны уходить, освобождая жизненное пространство. Только выводы сделал неверные. И да, каждый готов петь оду героям с трибуны. А дома, вдали от чужих глаз — сосать эман, упиваться им, не чувствуя больше удавки на горле! И радоваться, единолично пожирая то, что раньше требовалось делить.
— Свои речи будешь читать на совете, — Фраахи заковылял к столу. Всевидящего ради, когда ж он, наконец-то, сдохнет? Давно пора. Каждый день старикан выглядит все хуже, но продолжает упрямо цепляться за жизнь, за его, Скэра, жизнь, выворачивая ее иными гранями, о которых лучше бы забыть. — Значит, мы помогаем с переправкой груза орудий?
— Да.
— А со вторым пунктом что? Они настаивают.
Настаивают. Все на чем-то да настаивают. Люди — на передаче им полноценного живого образца, доктор Ваабе — на передаче ему бумаг, которые позволят начать работу. Советники — на запрете механизации производства шелка и механизации вообще. И со всеми придется что-то решать.
— Передай им, пусть ищут способ вернуть потерянное. Склана давно отправлена, и вовсе не секрет, где она находится. А мы не можем позволить себе дополнительные неэффективные затраты и риски.
На Ун-Кааш наползали грозовые облака, кипя и клубясь.
Клубились мухи над повозкой золотаря, жужжаним заглушая трещотку и хрипловатый голос:
— С дороги.
Правда вонь, окружившая и возок, и тощего с обломанным рогом вола, и хромого оборванца, что тянул вола за ярмо, сама по себе была предупреждением. Щербатые копыта с пристуком ступали по мостовой, стонали колеса по горбылю, покрикивал золотарь, а редкие прохожие, каковым случилось оказаться рядом, спешили зажать нос и убраться подальше. И белобрысый парень неместного виду не стал исключением. Отмахнувшись от мух, он нырнул в щель между домами. А в следующее мгновенье от серой стены на противоположной стороне улицы отделилась тень, которая кинулась наперерез волу, едва не угодив под копыта, треснула по носу животину, выругалась даже, а потом взяла и исчезла. Золотарь даже ненадолго выпал из привычной дремы, огляделся — улица была пуста. Гудели мухи, плескалась дерьмо в бочках, каменели коростой воловьи бока. И улочка тянулась вперед, чтобы, свернув налево, к рынкам, брезгливо скинуть едва приметную дорожку направо — к сточным канавам и выгребным ямам. И никаких тебе теней, обыкновенно все.
— С дороги, — прикрикнул золотарь, прервал зевок и, сплюнув муху, что залетела в раззявленный рот, погрозил волу хворостиной.
День обещал быть долгим.
Уже к вечеру, когда горячий южный ветер сметет с ям и вонь, и клубы гнуса, принеся недолгое облегчение, случится происшествие иное, которое оставит в душе золотаря куда более глубокий отпечаток.
— И вот что говорит харус Иннани! — вещал с перевернутого бочонка молодой парень, прижимая к груди обрубок руки. Судя по тому, что сквозь тряпье проступали-таки бурые пятна, то рубили недавно. — А говорит он, что когда тегину в верности клялися, то клятва эта ненастоящею была.
Золотарь присел, достал из-за пазухи сверток с сыром — за день успел сплюснуться в лепешку — и принялся жевать. Медленно, отколупывая по крошечке, чтобы потянуть минуты отдыха.
А человек на бочке говорил. Хорошо говорил, красиво.
— Потому как святотатство великое свершилось! Легли одеяния священные на плечи наймитов, а те и кровь пролили невинную.
Опасно говорил.
— А потому и отвернулся Всевидящий от Наирата!
— Брешешь, — кинули в говоруна комком грязи, но не попали. — Когда то было!
— А для Всевидящего что год, что миг — едино! Не уйти святотатцам от возмездия его! — Парень воздел культяпку в гору. — И харус Иннани о том говорит! И весь мир говорит! Слушайте люди!
Золотарь послушал. Ничего, ворчит усталая толпа, трещит солома в воловьем рту, звенят мухи.
— Слушайте, что скажу я вам! При Дальних Озерцах у мельничихи младенчик родился о трех глазах, два как у человека, а третий — вот тут, — ткнул себя пальцам промеж бровей кудлатых. — И плакал горько над миром и людьми, особо из лба, так потом и помер. А как помер, то из Каваша крысиный исход случился, повылазили из нор и камор, волною пошли. А вел их крысяк преогромный, белый-пребелый, который ни котов, ни собак, ни будь бы кого не боялся!
Диво. Золотарь аж жевать перестал, а потом подумал, что какой в том грех? Ушли и ладно, вот если б наоборот, если б не из города, а в город.
— А у Завьего брода сом-рыба пучеглазая, которая от сотворения мира спала, проснулась и поднялась. Самолично видел! — человек ударил кулаком в грудь. — И смотрела она на меня, да только слепы те очи были! И испугался я, что пожранный буду, как в тот же миг налетела с небесей скопа! Да такая, что крылья ее свет Ока застили, а когти что кончары были! Вонзила она их в сомью шкуру, да увязла.
Странное в мире деется, интересно слушать.
— И долго они билися, а потом отступила рыба, ушла на дно, и понял я, что в том знак был дан, — говорун обвел взглядом притихшую толпу. — А харус Иннани истолковал его. Птица — суть дитя небес, каковое, пусть и застит свет Ока на миг краткий, но опосля отгонит слепые страхи.
— У Агбай-нойона скопа на гербе намалевана! — раздался бас. Голос незнакомый, но додумать золотарь не успел: подхватили новость, перемололи на сотню ртов, разодрали жирными ошметками. Верно, верно, у Агбай-нойона скопа на лазоревом поле, и с Рыбами он дрался.
