Олег Говда - Сабля и крест
Семен охнул, дернулся вперед, схватился обеими руками за нож, потянул сгоряча его из раны… Но мокрая от крови рукоять, выскользнула из слабеющих пальцев, и старик со стоном, бессильно уткнулся лицом в столешницу.
Убийца постоял над неподвижным телом, потом, словно в растерянности от содеянного преступления, присел на край скамьи. Но, похоже, близость покойника раздражала его. Так как мгновение спустя Тихон вскочил, схватил со стола большой кошель, в котором, видимо, и находились те самые триста цехинов, с пола — седло и, бормоча проклятия, бросился в дверь. А еще чуть позже по лужам заплескали конские копыта…
Не теряя времени, Василий быстро перелез через подоконник и подступил к раненому.
Тот еще дышал, но по бледному лицу и по тому, как вдруг заострился нос, приобретая вид посмертной маски, было понятно, что старик нежилец. Из угла за его плечами повеяло холодной гнилью, и тьма соткалась в странную, размытую фигуру. Хотя, возможно, это только так причудливо ложилась на стену тень от свечи.
Орлов, как и каждый опытный опричник, хорошо разбирался в смертельных ранениях и сразу увидел, что любая помощь бесполезна. И лучшее, что можно сделать — это не бередить рану. Первая жгучая боль уже схлынула, и если нож не трогать, то раненый вскоре отдаст Богу душу без лишних страданий. Но старика, похоже, терзала не только телесная боль.
— Кто здесь? — спросил чуть слышно. И так как Василий замешкался с ответом, настойчиво повторил вопрос. — Христианская душа или басурманин?
— Православный… — ответил Орлов.
Старый гайдук попытался встать, но движение отозвалось такой острой резью в ране, что он со стоном уронил голову обратно на стол.
— Тебе, Семен, лучше не шевелиться… За что тебя тот разбойник подрезал? Скажи мне: что это за сучий сын и считай, что петля уже наброшена на его шею. Ты его, вроде, Тихоном называл? Я не ослышался?
— Знаешь меня? Ничего не вижу… — почти шепотом пробормотал старый гайдук. — Головы не поднять и в глазах темнеет. Холодно… Кто ты? Молитву произнеси над телом…
— Не переживай, — сочувственно пообещал Орлов. — Как дождь закончится — и похороню должным образом и заупокойную молитву скажу…
— Да мне все равно… — неожиданно твердо произнес умирающий гайдук, перебивая опричника. — Пусть хоть псы под плетнями таскают кости Семена Вихрастого, если я лучшего не достоин. Сейчас молитву произнеси! Хочу точно услышать, что христианин рядом.
— А ты не сомневайся… — хмыкнул Василий. — Тех, кто иным богам молятся, в Кош не принимают.
— Казак, запорожец? — явно обрадовался старик. — Правда? — и потребовал. — Побожись самым дорогим для себя.
— Да пусть каждая кварта горилки, которую мне поднесут добрые люди, в смолу превращается, если вру! — уверенно поклялся Орлов, вполне искренне считая, что совместное приключение в компании Куницы и его самого уже сделало казаком. Да и кем он только не был…
— Хорошо… хорошо, — еще больше обрадовался умирающий.
Он так утешился, что даже голос стал заметно бодрее. Еще одной попытки подняться гайдук не сделал, но заговорил отчетливее и больше не соскальзывал в присущий тяжелораненым сиплый шепот.
— Видимо все же есть в этом подлючем мире хоть какая-то справедливость. Как тебя зовут, казак?
— Родители Василием нарекли, а братчики — Орлом прозывают.
— Вот что, Василий, — стараясь придать своим словам как можно больший вес, гайдук заговорил еще внятнее. — Раз Господь именно тебя сюда направил, то прошу исполнить мою просьбу. Сделаешь?
— Последняя воля священна… — пожал плечами Орлов. — Если в моих силах, то почему нет? Двум смертям не бывать, сделаю. Говори…
— Черешнянский сотник послал нас отвезти мурзе Ибрагим-бею выкуп за дочь. Мурза со своими людьми еще неделю будет ждать деньги у Рогатой могилы. Знаешь где это?
— Нет, — покачал головой Василий. — Не приходилось бывать. Я не тутошний…
— Найдешь. Трудно заблудиться… Дорога не сложная… Отсюда — прямо на восток, аж до самой Кривой Балки. Ее не объезжай — а как уткнешься, поворачивай на юг. Могилу с двумя каменными глыбами на верхушке издалека видно. Только поторопись, опричник. Не успеем — девушку переправят в Крым, а там ее уже ничто не спасет. По глупости отцовской Аленка тарам в руки попала. Если б ливень не загнал нас в эту мазанку, я бы уже послезавтра утром отдал деньги мурзе и забрал девушку домой… Эх, судьба!
На такую длинную речь старый гайдук затратил слишком много сил, поэтому замолчал, переводя дыхание. Но поскольку боялся умереть, не исповедавшись до конца, вскоре продолжил.
— Тихон сразу начал намекать, что хорошо бы поживиться за панский счет. Мол, девчонка диво, как хороша — такая и в гареме горя не узнает. А нам эдакое богатство — и воля, и сытая старость. Кто станет искать двух гайдуков? Сгинули в Диком Поле и весь сказ. Не мы первые, не мы и последние… Но я же ее еще маленькой… — голос раненого постепенно угасал. — Тихона прощаю… Не его в том вина — а только голодранства нашего… Деньги многим мир застили. Отдаст добром — пусть живет. Главное, дитя спаси… сними пояс… в нем найдешь… твое все. Прощай, казак… Жаль, что…
Последним усилием старый гайдук все-таки выпрямился и посмотрел на Василия уже невидящими глазами.
— Панночку не бросай, про…
Договорить Семену не хватило ни сил, ни времени. И просить он еще раз хотел Орлова, или проклясть грозился, то уже только ангелам или демонам будет ведомо.
Старик глотнул воздуха, застонал, булькнул кровавой пеной и умолк. Навек. А о столешницу, в последнем поклоне, бухнул лбом уже покойник.
В тот же миг удовлетворенная тьма в углу мазанки исчезла, да и в доме как-то внезапно посветлело. То ли оттого, что в вечность улетала просветленная душа, или — потому, что на дворе занимался очередной рассвет.
Бушевавшая всю ночь гроза тоже как-то незаметно закончилась, оставив после себя щедро напоенную влагой землю. И сонная степь, не выспавшаяся из-за раскатов грома и мелькания молний, довольно укуталась в густое покрывало тумана, силясь еще немного вздремнуть. Хоть часок. Пока летнее солнце окончательно не разгонит мглу.
* * *
Василий уложил покойника на стол, всунул ему в деревенеющие пальцы огарок свечи… Под голову подложил сложенную попону, уста мертвецу запечатал его же нательным крестиком, а веки прижал двумя сребрениками. Хватило бы посмертному паромщику и пары медных денежек, но среди монет, зашитых в пояс Семена, было только десяток серебряных гривен и четыре золотых дуката.
— Если не потеряешь, то и не найдешь… — глубокомысленно пробормотал Орлов. — Хотя лучше б я себе и дальше летел, а старик Вихрастый — жил, да поживал… Надеясь, что добрый пан все-таки не прогонит его на улицу…
