Карина Дёмина - Серые земли
— Обвинят меня.
— Тебя… не ты ли пришел в ярость, узнав, что эта женщина прокляла твою жену? И не ты ли понесся к ней посреди ночи? Не твой ли конь стоит у привязи… не твои ли следы останутся на полу… ты, конечно, расскажешь, что все было не так… если сумеешь.
Колдовка вдруг оказалась рядом, плеснула в лицо зеленым светом.
— Чтобы рассказать, нужно уметь говорить…
Холодные пальцы коснулись шеи, размыкая серебряную ленту ошейника.
— Что ты…
— Ничего, Лихо… просто помогаю тебе понять, что ты — не человек…
— Я…
Он отступил, держась за шею.
— Я тебя не держу, — та, которая притворялась Богуславой, смеялась. — Иди, Лихослав… иди, если можешь. Возвращайся домой…
…домой…
— …быть может, хоть так поймешь, где твой настоящий дом…
…дом.
…Евдокия…
…хлеб и молоко…
….луна в витринах… множество лун, само небо, многоглазый зверь, смотрит на Лихо, щерится звездами. И тянет упасть на брюхо, признавая собственную слабость, никчемность.
Князь?
Что ему до титулов… что ему до людей, когда небо касается загривка, шерсть тревожит… и ветер пахнет кострами, далекими, теми, что жгут за городом…
— Беги, — донеслось в спину. — Торопись, волчий князь… подданные уже заждались.
Камень и железо.
Люди.
И город, который того и гляди, сомкнет зубы свои, переломит хребет. Прочь надобно…
…нельзя.
…дома ждут…
Дома. В серых простынях болот, на которых шитыми узорами лежат нити клюквы, и кислые прошлогодние ягоды еще остались… Лихо собирал их. Раньше.
Он остановился у старого особняка, который был смутно знаком, и Лихо даже шагнул к кованой узорчатой ограде, но тотчас отступил. Низкая луна звала.
Прочь из города.
От людей.
Туда, где его, Лихо, и вправду ждут… и слышался, подгоняя плетью, чей‑то смех развеселый.
— Хороший песик… — сказала луна.
А может, и не она, потому как Лихо знал, что луна не способна говорить.
— Иди ко мне… иди…
Придет.
Чтобы вцепиться в глотку и заставить замолчать. Быть может, тогда у него выйдет вернуться.
Глава 9. О сложностях супружеской жизни и иных, занимательных вещах
Богуслава очнулась уже в экипаже и, поморщившись, тронула виски. Голова ныла, а пальцы были испачканы чем‑то черным… Богуслава коснулась их губами.
Кровь.
Она прекрасно помнила ее вкус, и запах, и цвет… и силу, которая была в крови и только в крови. Эту силу легко было взять тем, кого Боги наделили даром, пусть бы и люди полагали этот дар проклятым. Богуславе не было дела ни до людей, ни до богов.
Ее ведь даром обошли.
И потом, после, обманули… поманили властью и бессмертием, но бросили… и брошенной она себя ощущала, пока однажды не получила письмо.
Белый лист.
И запах полыни. Флакончик красного стекла. Две капли в вино и станет легче… ей обещали.
О нет, конечно, она не сразу решилась.
Это ведь безумие… так она себе говорила, и молилась… молилась и снова молилась, глядела на все лики Иржены, пытаясь найти средь них тот, который поймет.
Подскажет.
Защитит, ведь она, Богуслава, так нуждается в защите и подсказке… но храмовые статуи оставались статуями, а жрицы, принимая подношения, кивали… они походили на жирных пулярок, столь же преисполненные важности, неторопливые, с курлыкающими голосами и крохотными глазенками. Глазенки эти поблескивали, и Богуслава не могла отрешиться от мыслей, что блестят они не сами по себе, но отраженным светом ее драгоценностей.
И все‑таки голова ныла преотвратно… а флакон почти опустел.
Доставят новый.
Она обещала.
Сделка… честная сделка… в прошлый раз Богуславу обманули, но нынешний… нет, все изменится. Все уже изменилось… и вытащив флакон, скользкий, грязный отчего‑то, Богуслава зубами впилась в пробку.
…в тот день ей было особенно плохо.
…она чувствовала себя такой бессильной… и муж, вместо того, чтобы поддержать, загулял, актриску завел… Богуслава видела ее, никчемное создание, у которого из достоинств лишь грудь да голубые глазищи, по малейшему взмаху ресниц наполнявшиеся слезами…
Актриска умела вздыхать.
И руки заламывать.
А Богуслава подумала, что неплохо было бы ей шею заломать, да так, чтобы шейка эта, белоснежная, тонюсенькая, перехваченная широкой лентой фермуара, треснула. Она почти услышала звук, сладкий хруст ломающихся костей. Рот наполнился кисловатой слюной…
Не слюной — кровью.
Такой обманчиво сладкой…
Тогда Богуслава сдержалась. И вернулась домой. Достала флакон, который не раз и не два подумывала выбросить, однако же оставляла… две капли в бокал вина. И горничную прочь выставить… чересчур она любопытная…
Услужлива.
От того вина вдруг стало легко — легко, как некогда в детстве, когда Богуслава представляла себе, что у нее есть крылья. И рассмеявшись от счастья, которое ее переполняло, она закружилась по комнате.
— Хочешь, она умрет? — раздался шепот рядом.
Богуслава обернулась.
Нет никого.
— Хочешь… она умрет…
— Кто ты?
— Ты.
— Нет.
— Не совсем.
— Покажись…
— Подойди к зеркалу.
У Богуславы было много зеркал, но она выбрала подаренное отцом, круглое, в полторы сажени размахом, закрепленное в серебряной раме. Это зеркало особенно любило Богуславу. И показало ее же…
— Смеешься? — захотелось ударить отражение, и так, чтобы треснула зеркальная гладь. Но та, которая стояла по другую сторону, покачала головой:
— Нет. Здесь я — это ты… и если ты захочешь, я уйду.
— Лжешь.
— Зачем?
— Не знаю, — Богуслава не способна была устоять на месте. Она расхаживала, едва не путаясь в юбках, раздражаясь от этого. — Ты мне скажи, зачем…
— Хочу предложить сделку, — отражение наблюдало за Богуславой. Его губы шевелились, но шепоток раздавался в ушах.
Отчетливый.
Чужой.
— Неужели?
Богуслава остановилась у окна и повернулась к зеркалу спиной, но долго не выдержала, она ощущала на себе чужой внимательный взгляд.
— Я тебе нужна, — сказала она той, имени которой пока не знала.
— А я тебе, — согласилось отражение. — И едва ли не больше, чем ты мне… видишь ли, в этом городе полно девиц, которые мечтают… о чем только не мечтают девицы… о красоте, богатстве… о парне, который заглядывается на подружку… я могу дать многое…
— Красота у меня есть. Богатства хватает… парень… — Богуслава фыркнула. — Что ты мне можешь предложить?
— Жизнь, — отражение больше не улыбалось. — Ты ведь чувствуешь, как она утекает? Вода в руке. Ты сжимаешь пальцы, пытаешься удержать ее, а она все одно просачивается… капля за каплей… знаешь почему?
