Анатолий Азольский - Клетка
Работа не обременительная, но оплачивается хорошо, от пригожего парня требуется: едет этот неотразимый в Москву, знакомится в поезде с образованной и богатой женщиной, везет ее по прибытии в столицу к себе (квартиры у Мамаши есть), спит с нею и утречком отправляется за газетами или в магазин, остальное - не его забота, женщина жива и невредима, лишилась, правда, кое-какого имущества, но ведь любовь требует жертв, не так ли?… («Еще как…» - промолвил Иван, подливая Мамаше коньячок.) Полная безопасность, обольститель получает двадцать пять процентов выручки, причем все будет сделано так, что ни в какие милиции женщина не побежит, прямиком вернется к мужу и расплачется: ограбили! Так как - найдется в хозяйстве Ивана такой молодец? «Подумаю…» - поморщился Иван и был понят верно, Мамаша упрашивать не стала, но и не обиделась, смотрела на Ивана преданно, сообщила без понуканий, что никто никогда за эти два года им не интересовался. Иван кивнул признательно, курил, потягивал пиво, рассматривал Мамашу, выпихнутую из общепринятого хипеса в мужскую, что ли, форму этого мошенничества, связи, во всяком случае, у нее обширные, вот чем надо воспользоваться, и фотография Сурковой легла на скатерть ресторанного столика, Мамаша глянула на нее прицениваясь, покусала нижнюю губу, подняла на Ивана глаза, ожидая уточнений, выслушала их, кивнула. Что ж, сказала она, и стог сена можно перерыть, чтоб найти иголку, в многомиллионной Москве таких проституточек уйма, цена на них колеблется от ста рублей в сквере у Павелецкого вокзала до кормежки в буфете ресторана «Москва», товар очень ходовой, идет нарасхват, недавно милиция в очередной раз почистила «Москву» и «Гранд-отель», «воронки» увезли несколько десятков девиц, но это сливки, так сказать, высший свет, который весь на учете в «полтиннике» и до которого этой шлюхе не дотянуться; розыски займут много времени, внешность этой сучки (мизинец Мамаши постучал по фотографии) преграждает путь к лучшим местам столицы, скорее всего, она промышляет у вокзалов - эта гадкая, мерзкая дешевка, она будет найдена, денег не надо, услуга за услугу, ей позарез требуется муж, не фактический, но официальный и прописанный в другом городе, большом городе, ему она будет платить деньги за штамп в паспорте и согласие жить врозь, так уж складываются обстоятельства, которых Ивану знать не надо. «Будет муж», - сказал Иван, расплачиваясь, радуясь тому, что не надо раскошеливаться на оплату Мамаши: денег мало, совсем мало, а на носу денежная реформа, о ней шепчутся и говорят, так что же делать - снимать деньги с книжек и бросать их на покупку вечноценных металлов или дробить «сбережения», перекладывать их на другие книжки более мелкими суммами?
Он так уставал в эти дни, что сил уже не хватало на дорогу в Переяславль. Приходил в комнату на Филях и падал замертво на кровать, не раздеваясь, в пальто, потом вставал, разбуженный полуночным гимном включенного у хозяйки радио, ужинал в темноте, слушал сверчковую тишину и гадал, чем занят Клим, как питается. Что-то должно произойти - это Иван чувствовал затылком, пятками. Однажды ночью сердце вдруг сместилось вниз и стало долбить собою диафрагму, желудок, печень, Иван привстал, зубы стучали о край кружки с водою, ужасом несло от окон, от двери, рука потянулась к половице, под которой лежал пистолет. Ни таблеточки, ни микстурки, водки и той нет, спасение - в новых желаниях, старое - сосущее, подгоняющее и возвышающее - удовлетворено, мир клетки понятен, и что делать дальше - скажет ночь за окном, ветер, громыхающая жесть крыши. Не уцелеть ему в этой стране, Климу тоже, такая уж судьба, надо бежать, в Швецию, оттуда связаться с теми, кто хаживал к Майзелю, бельгиец живет припеваючи в Брюсселе, уважаемый ученый, немцы на своей родине почитаются, ассистента Майзеля они помнят, конечно, потеснятся и дадут проход русскому таланту. Швецию предложил сам Кашпарявичус, поставил жесткое условие: он - в стороне, его не вмешивать, он никому не доверяет, он даже рад, что англичанина кокнули, свидетелей нет и никакого экспедитора Герберта не было. Бежать - но не вплавь же, надо вновь думать, нащупывать людей, научиться хотя бы управлять яхтою, и неизвестно еще, согласится ли Клим, которому мутит голову дурман того момента, когда из пожарного ящика вышла, как из стены, манящая и подзывающая Елена Суркова.
В ту же ночь, задолго до утра, Иван оделся и пошел на край Мазилова, в дом, откуда самогон растекался по Филям; за перегородкою шумно дышала корова, два милиционера встретили Ивана как родного, уже основательно набравшись; стало свободнее и легче, подумалось, что на «опеле», который в гараже, можно быстрее домчаться до Клима, но, пожалуй, в такую грязь, в такую темень лучше уж поездом. Доехал до Белорусского, на душе было гадко; успел, однако, на Ярославский, когда до отхода скорого оставалось три минуты. В Ростове удалось поймать попутку; неожиданно показалось солнце, Иван не видел его две недели, он брел берегом Плещеева озера, пытаясь выжать из себя ощущения тех дней, когда он лежал у моря в Гудаутах. С лодок забрасывали сети, где-то одиноко перезванивались колокола, все остальные церквушки молчали. Иван дважды прошел мимо дома, присмотрелся, поднял железяку калитки. Хозяйка предложила жареной рыбки, согласился, вопросительно глянул на нее и встретил бестревожный взгляд. Тем не менее - что-то произошло, это он почуял еще в Мазилове; на цыпочках одолел винтовую лестницу (снимали комнатку в мезонине), неслышно открыл дверь. На полу расстелена миллиметровка, Клим исписывал ее понятными ему закорючками, по осколкам восстанавливал (Иван пригляделся) эволюционную бомбу, рванувшую миллионы лет назад, то есть делал то же самое, что когда-то на рулоне обоев, утопленном в Днестре, и, кажется, миллиметровке не угрожала участь рулона, Плещеево озеро не поглотит в себе прапрообраз первой аминокислоты, потому что на столе листы рукописи. Клим, отвергший науку, навсегда простившийся с нею, не только принялся за старое, но и делал попытку войти в нее с парадного входа: рукопись - по стилю - предназначалась для печати. Могучая рука Ивана приподняла Клима за шкирку, в желтых глазах того попрыгивало знакомое безумие. «Что, черт побери, произошло? Что?» Брат забрыкался, вырвался, лег на миллиметровку, подобрал карандаш; самолюбивое сопение его выражало «а пошел ты…».
Новых книг нет, следов женского присутствия не наблюдается, ничто не изменилось; Иван двинулся вдоль стен, как при обыске, по часовой стрелке, не отводя глаз от вжавшегося в миллиметровку Клима, и, когда приблизился к кровати, понял - по дрогнувшему карандашу, - что сюда надо лезть, под подушку, под матрац. Запустил руку и нашел наконец то, что искал. Вырезка из газеты - центральной, не местной, не областной; «Правда» или «Известия», судя по шрифту, то есть указующее чтиво для всей страны, распространяемое при любых обстоятельствах и рассчитанное на то, что упомянутый в газете человек о себе узнает, даже если он слепой, глухой, немой и неграмотный. Так взбудоражившие Клима строчки отыскались сразу, всего лишь одна фраза: «В предвоенные годы новые пути проложили работы нашего коллеги К. Е. Пашутина, тогда еще студента, успешного в области генетики». Будто он уже - теперь, сейчас! - доктор наук! И эта корявость - «успешного в области генетики»! И хотя автор статьи, некто Иванов, вроде бы сотрудник Института экспериментальной биологии, фраза выдает его с потрохами, фраза из того канцелярского обихода, каким пишутся официальные бумаги, подшиваемые в следственное дело. Клима выманивали, приглашали покинуть неизвестное Лубянке прибежище, оповестить о себе, подать голос, а там уж они закрутят свою карусель, чего не может не понимать Клим и тем не менее лезет в подставленный капкан. Вновь рука Ивана оторвала брата от пола, приставила его к стене, Иван заговорил сквозь зубы, время от времени встряхивая Клима, словно пробуждая его от сладких снов, внушая дурню, что никому он в этой стране не нужен, ни один журнал не опубликует статью, не одобренную ученым советом и не сопровожденную отзывами велеречивых корифеев, которые отнюдь не доброжелательно встретят нежданно-негаданного конкурента, и все писания его отвергнутся теми, кто называет себя формальными генетиками: они, придушенные идеологией, тыкнут автора носом в отсутствие четких философских позиций, а уж банда, вообще отрицающая материальность генов, взбесится… Растопчут - предрек Иван злобным шепотом, но самое наихудшее - если Климу раскроют объятия, если в редакционных кабинетах его начнут нахваливать; да, ему дадут порезвиться, работы его будут кочевать по ученым советам и разным совещаниям, новоявленному пророку подсунут апостолов, а потом МГБ свяжет все ниточки связей в узелки и объявит о раскрытии очередного заговора, возглавляемого злейшим врагом советской власти и советского народа, изменником Родины Пашутиным, добровольно сдавшимся в плен и верно служившим оккупантам; да это ж такая лакомая добыча для Лубянки, что они Климу баб и водочку таскать будут - в камеру, естественно; какое поле деятельности распахано будет всеми управлениями и отделами этой подлой госбезопасности, сколько подзаговоров будет изобретено, сколько уголечков будет тлеть в ожидании мехов, которые раздуют еле видимые язычки пламени до всесоюзного или даже всемирного пожара, и два поколения следователей будут обеспечены работой, и даст им ее провокатор Пашутин, успешный не только в области генетики. Проклят он будет потомками, могилу его заплюют!
