Марина Дяченко - Ритуал
Арман в два прыжка выскочил из комнаты. Оказавшись на лестнице, куда не достал еще душный запах томника, он крикнул в дверь:
— Перестань разговаривать со мной, как с ребенком! Твой прадедушка еще марал штанишки, когда я похитил ее! Я просто обязан был ее сожрать, а не сумел! Мне двести тридцать два года, я могу за час дотла спалить пять больших деревень… Я могу опустошить столицы трех королевств, но что от этого?
— Камни, — тихо сказала Юта.
За дверью стало тихо.
— Что — камни?
— Которые катятся.
— Откуда…
— Ты же бредил три дня.
— А ты подслушивала?
— А кто бы тебя водичкой поил?
— Водичкой?
Слышно было, как Арман фыркнул. Продолжения беседы не последовало — через пять минут над развалинами башен тяжело поднялся дракон, немного припадающий на одно крыло.
Было тихо и темно, понемногу оплывала свеча, прилепившаяся к стене. Свету от нее было, как от гнилушки в дремучем лесу.
— Ты спи, — в который раз сказала Юта. На коленях у нее лежала бутылка с закупоренным в ней цветком томника.
Арман видел в темноте только ее силуэт — силуэт девушки с распущенными по плечам волосами. Волосы у нее красивые — так мягко струятся, так величественно падают… А лица не видно. Нет, лицо у нее бывает даже симпатичным, веселым и задумчивым… Но сейчас его не видно. Только глаза поблескивают и зубы.
— Ты спи, Арман. И вспоминай тот день.
Тот день… Легко ли — всю жизнь гнать от себя воспоминания, чтобы теперь попытаться призвать их…
— Что ты делал утром?
Утро было серенькое, дождливое, и он решил, что не будет ждать рыцаря-освободителя. Это его первая принцесса, и он сожрет ее сразу. Вот почему утром он с таким трепетом ожидал вечера.
Он еще не привык быть один. Отец его покоился на дне моря, да и дед тоже — почувствовав приближение смерти, старик успел залететь так далеко от берега, как только смог… Арман спустился в подземелье и снова с трепетом прочитал напутствие рода: преуспей в промысле.
— Как ты ее похитил, помнишь?
Просто, быстро и совсем буднично. Она прогуливалась по саду в сопровождении служанки; он схватил было служанку, да вовремя увидел маленькую декоративную корону, венчавшую прическу ее спутницы. Выпущенная на травку, служанка проворно забралась под куст и оттуда кричала: «Вот, вот принцесса! Не я, не я! Вот ее высочество!»
Принцесса не сопротивлялась. Она висела в когтях, как тряпочка, но он все равно нервничал — боялся упустить или придавить слишком сильно.
Корона ее потерялась в поднебесье, рыжие волосы растрепались; он поставил ее на ритуальный стол, как и учил когда-то дед…
— Ты спишь, Арман?
— Нет, — отозвался он глухо. — Давай… цветок.
— Сейчас?
— Да.
Юта завозилась, пытаясь вытянуть пробку из пустой бутылки; пробка не поддавалась, и Юта пустила в ход зубы. Наконец раздался негромкий хлопок, и струйка запаха, запаха цветка под названием томник, змеей заструилась из узкого горлышка.
Арману казалось, что он видит эту струйку в темноте. Вот она достигла его лица; он на мгновение задержал дыхание, чтобы в следующую секунду сделать глубокий вдох.
Тошноты не было. Картины из его памяти разом ожили, приблизились, обрели цвет, звук и плоть.
Он видел свои когтистые лапы вблизи ее лица. Лицо было совсем белым, безжизненным, но губы шевелились, и он даже мог различить полустертое слово…
Он хорошо знал, что надо делать дальше. Его изогнутые когти — всего лишь идеальной формы ножи. Его передние зубы остры, как костяные иглы.
От нее пахло томником. Духи «Истома», а может быть, тогда это называлось по-другому. И еще — она была теплая. Он чувствовал это, даже не касаясь ее кожи.
Она всхлипнула — длинно, прерывисто. Одна когтистая лапа протянулась к ее груди…
«Юное существо… дева… венценосная добыча… Да укрепит тебя жизнью своей, и радостью, и младостью»…
Арман оттолкнул цветок томника и Ютину руку. Его трясло, опустив глаза, он с удивлением разглядел в полутьме собственные колени, подскакивающие, как крышка на кипящем котле — такая их колотила дрожь. Пятки его выбивали по сундуку плясовой ритм, и он ничего не мог с этим поделать.
— Арман? — спросила Юта испуганно.
Он хотел ответить, но чуть не прикусил язык отчаяно лязгающими зубами.
— Ты вспомнил? — Юта старалась не выдавать своего страха. Он помотал головой в темноте.
Мокрый, как мышь, с головы до ног покрытый холодным потом, он слышал, как сердце его, переместившись почему-то к горлу, отстукивает беспорядочную дробь.
— Что же делать? — Юта чуть не плакала. — Тебе плохо? Ну вспомни, постарайся!
Он крепко взял за запястье ее руку, сжимающую цветок. Поднес к своему лицу, снова вдохнул и заставил себя закрыть глаза.
Черно. Черно. Красные пятна. Темень…
И когти его сомкнулись! Сомкнулись, сжали жертву и поволокли вон…
Он нес ее — о позор! — нес прочь от замка, а она вырывалась, почему-о только сейчас решив сопротивляться. Он принес ее в брошенный песчаный карьер на окраине какого-то поселения, и опустил в размытую дождем глину. А по склону рыжей ямы, липкому, грязному склону скатывались бесформенные комья. Комья глины, всего-то…
— Арман!
Юта сжимала свечку в кулаке, не замечая потеков горячего воска на пальцах.
— Я испугалась… У тебя было такое лицо…
Соскользнул на пол вялый невзрачный цветок.
Арману было легко, так легко, как в детстве, как в хмельном счастливом сне. Все хорошо, все еще может быть очень неплохо… Кошмар забудется. Комья глины? Скатились, упали на дно, сравнялись с землей… В сознании больше нет занозы, и колоссальная тяжесть рухнула с плеч, придавив мимоходом страх перед Ритуальной комнатой.
Арман глупо рассмеялся, обнял Юту за плечи и по-братски поцеловал ее в щеку, у самого уголка губ.
Она смотрела на него круглыми восхищенными глазами, но в темноте он различал только две светлых искорки.
* * *На Юту снизошло прозрение.
Труды ее в клинописном зале, дни и ночи при свете дымного факела, воспаленные глаза и озябшие ноги, радости открытий и отчаяние тупиков, и даже та толстая крыса, которая, выскочив однажды из неведомой норы, перепугала принцессу насмерть — все это чудесным образом проросло в Понимание. Взглянув на текст Пророчества, Юта с благоговейным страхом осознала вдруг, что чужие символы понятны ей и она может читать.
Она разволновалась так, что чуть не выронила факел. Потом, будто испугавшись, повернулась и бросилась бежать — прочь из клинописного зала, на поверхность.
Арман не поверил.
