Не потревожим зла - Фрейм Соня

— Каких? — поинтересовался он, настораживаясь от внезапного попадания в цель.

Ответ Анри оказался обескураживающим.

— Естественно, я знаю Этьена Сен-Симона… — Последовало многозначительное молчание. Наверное, он ждал, что Люк что-нибудь скажет, но тот лишь напряженно выжидал. Тогда Анри добавил с легким сочувствием: — Он — один из наших спонсоров.

— Ты шутишь? — задал Люк риторический вопрос, роняя изо рта сигарету. — У нас есть спонсоры?

— Я никогда не шучу на тему денег, — отрезал Анри. — Этьен Сен-Симон — меценат и экстравагантный тип… Сейчас он регулярно спонсирует фестивали, на которых ты выступаешь. Раньше переводил средства на счет нашего лейбла. Щедрый дар, а он, видать, твой фанат. Особенно неоценимой была его поддержка пять лет назад, когда я пришел, а вы, ребята, все по уши сидели в долгах и дерьме. Твое возвращение в шоу-бизнес — это его инициатива. Он дал деньги на запись твоего второго альбома, а также организовал концерты и рекламную кампанию. Я один, даже при всех моих предпринимательских талантах, не мог бы проделать такую адскую работу… Раскрутка звезд в реанимации — вообще, знаешь ли…

— Пять лет? — ошарашенно переспросил Люк, перебив его. — И ты скрывал?

— Я от тебя ничего не скрываю, — надменно заявил Анри. — Это ты не спрашиваешь. Пять лет назад я говорил, что тебе повезло, потому что у тебя есть я и Сен-Симон. Он позвонил мне сразу, как только я решил, что надо бы попробовать снова склеить ваш цирк-шапито, как если бы читал мои мысли. Ты даже подписывал бумаги, где стояло его имя, дубина! Ты вообще замечаешь, что происходит вокруг?

— Нет, — честно ответил Люк.

— Ну-ну. Пока, чудик, у меня звонок на другой линии, а ты можешь и дальше разъезжать на своем воображаемом пони…

Люк, обескураженный, остался стоять с трубкой у уха, продолжая слышать гудки.

Дэвид озадаченно смотрел на Танатоса. Они забыли про доску и свою игру. Теперь это были просто нелепые резные фигуры, которые ничего не значили.

— Это нечестно, — наконец сказал Дэвид, и в его голосе мелькнула укоризна.

Танатос только развел руками. Сейчас он даже оживился, и в землистом лице проявилось что-то озорное.

— Ты начал игру намного раньше этой партии.

— Но разве это противоречит правилам?

— …которых нет.

— Тогда о чем спор?

— О них. Так нельзя.

Танатос покачал головой, а Дэвид заметно помрачнел. Его разноцветные глаза сверкнули и погасли.

— Мой друг, но ты ведь знал, что партия — это просто… маскарад. — И широкая ладонь Танатоса небрежно смахнула все фигуры на пол. — Жизнь и смерть не определяются расстановкой на шахматной доске, даже если игроки — мы. За этим стоят более сложные схемы, и имя им — судьба. Я просто… хотел развлечь моего лучшего гостя.

Дэвид задумчиво поглаживал подбородок, не отвечая Танатосу. Его мысли ушли куда-то далеко, и он словно видел нечто большее, чем внезапно опустевшая доска.

— Тогда я тоже вмешаюсь. — Он поднял на него решительный взгляд. — Я дам ему время, которое ты у него отбираешь.

— Ты не изменишь исхода.

— Да, но я помогу ему завершить начатое. В этом смысл его жизни, а не в том, что определил для него ты.

Танатос осклабился и дружелюбно сообщил:

— Что ж… пока жив, он твой.

— Они оба мои, пока живы, — подмигнул Дэвид темным глазом.

Глава девятая

Незнакомые отражения

Говорят, во тьме зародилась жизнь, в ней же она и умрет.

Говорят, во тьме все едино.

Во тьме снов Алисы царил Якоб. Он обжил это безымянное пространство, сделал его своим домом.

У Якоба не было начала, не предвиделось и конца. Как фрагмент вырезанной кинопленки, он продолжал длиться, пойманный в ловушку времени. Но теперь он нашел себе место, потому что Алиса вывела его наружу.

Он пробрался из мира мертвых в ее голову.

С той встречи на станции «Ослоер-штрассе» Якоб до отказа заполнил ее сны своими болезненными, крошащимися словами:

«Алиса, входы и выходы везде: за каждым зеркалом, за каждой станцией метро, между окнами и дверями, между секундами и минутами. Просто найди уже нужную лазейку. Это несложно. Ты должна различить линию, где черное переходит в белое, а день — в ночь. Возьми эту границу, да, вот так, пальцами, ощути ее текстуру, реальность и раздвинь. И ты будешь свободна, а с тобой наконец-то и я. Нет другого способа избавиться друг от друга. Или вдвоем, или никак. Мы оба ни живем, ни умираем. Качни уже чашу этих весов в нужную сторону. Алиса, входы и выходы везде…»

Она просыпалась с гудящей головой и онемевшими ладонями и ступнями, словно в дреме понемногу отдавала себя тяге с той стороны. Ей казалось, что сна и не было, настолько уставшей и опустошенной она становилась изо дня в день.

Пока Алиса принимала происходящее интуитивно. Как паук тонкими лапками перебирает по поверхности стены, так и она постигала эти странные безымянные процессы между жизнью и смертью, в которые ее вовлек Якоб.

Вторая реальность брезжила в воздухе, она уже не могла избавиться от ощущения этой тонкой разделительной линии. Почему другие не понимают этого? Взять хотя бы их главного патологоанатома Хеннинга. Более тридцати лет работая с трупами, он знал о них больше, чем о живых.

«Смерть — это врожденная функция организма, — обронил он в их недавнем разговоре. — Мы рождаемся уже запрограммированными на умирание. Пусть оно придет годами позже, но оно в нас. Однако глазами его не увидеть. Это и остается для меня самым страшным в человеческой жизни. Ты можешь умереть сегодня от удара по голове кирпичом или через шестьдесят лет, когда откажет сердце. Тем не менее эта стадия неизбежна, но неизвестно, когда к ней придешь».

Ей так хотелось, чтобы Хеннинг был прав. В биении пульса людей Алиса чувствовала другое, скрытое трепыхание. Это было ее тайным трюком еще со времен практики в клинике. Измеряя чужой пульс, она слышала несколько ритмов: один — это колебания стенок артерий, другой — ход чужого времени.

Вот почему она знала, кто выйдет здоровым, а кого увезут в холодильную камеру. Каждый придет к смерти, но в свой срок. Это не лотерея из случайных кирпичей. Всему уже заданы координаты.

Так почему же Хеннинг, такой умный и опытный врач, не слышит хода чужого времени?

Но отклонение от ритма оказалось возможным: это пограничное состояние, ни там, ни здесь. Самоубийцы, разбившие часы своей жизни вдребезги, потому что они показывают неверное время. Она никогда не слышала в биении пульса Якоба, что он скоро умрет. Может, поэтому и не верила в его бредни о самоубийстве…

«Слишком долго, слишком долго ждать! — заклиная, шепчет Якоб в ее голове. — Я сам, сам все сделаю! И никого не спрошу!».

В тот злосчастный день, сидя на бордюре и не желая возвращаться в ненавистную квартиру, в которой гремел его похоронный марш, она ощутила момент его ухода, когда он отдался чувству необратимости и страха. Но она не слушала себя годами, отмахивалась от каждого предчувствия. Теперь это мракобесие наконец ее догнало и начало самовольно вести вместо разума. Якоб всегда говорил ей, что она только прикидывается уравновешенной умницей.

«А внутри у тебя такая же пропасть, как и во мне. Ты просто не подходишь к ней близко».

Эти мысли оставляли в душе тяжелую смуту. Алиса все чаще всматривалась в свое отражение и безмолвно говорила с собой: