Грех и шоколад - Брин К. Ф.

– Воровство считается скидкой? – Дейзи хихикнула.

– Толкни ее, Мордекай, – велела я.

– Понимаю.

В руках незнакомца снова зашелестели перемешиваемые карты.

– Понимаешь?

Не знаю, зачем я спросила. Так уж получилось.

Над нами повисла тишина. Молчание затягивалось, его тяжесть соперничала с криками и ревом бурлящей вокруг ярмарки. Наконец, когда я уже была почти готова повернуть голову и вновь посмотреть на него, хотя бы для того, чтобы увидеть, какие грозные тучи собираются в его глазах, он сказал:

– Нет. Я никогда не знал бедности. Никогда не видел, как близкий мне человек страдает лишь потому, что я не могу позволить себе лечение, в котором она – или он – нуждается.

Он допустил промах, проговорился – и теперь я действительно повернулась.

Тень скользнула по лицу незнакомца, частично скрыв кипящую в нем ярость. Один глаз, отразив свет ярмарочных огней, злобно сверкнул.

Но под всем этим таилась боль. Пустота, которую он, похоже, не мог заполнить.

Его магия окутывала меня, но на этот раз все было по-другому. Вместо похоти, вместо страсти, что охватили меня в баре, едва не подтолкнув к сомнительным решениям, я почувствовала пустоту. Соленый ветер обрел собственную жизнь, ласка его превратилась в тоску по качающимся волнам. Песнь океана плыла ко мне от залива, скорбная, но прекрасная, обволакивая мое сердце.

Одинокая слеза выкатилась из моего глаза; я погружалась в это ощущение, как будто сама обладала сексуальной магией. Красота песни пленила меня. Ее энергия придавала мне сил. Но вплетенная в нее печаль разбивала мне сердце.

Призрак пришел медленно, оттуда, где я никогда бы и не подумала искать.

Повернув голову к заливу, я увидела, несмотря на тьму, руки, качающиеся вверх и вниз, прокладывая дорогу в воде. Волна приподняла тело, потом уронила его в зыбь прибоя. Приблизившись к краю пирса, человек – он или она – исчез, но тут же вознесся снова. Она взошла на причал – в длинном белом струящемся платье, с босыми, изящно-заостренными, точно у балерины, ногами.

Ветер развевал вокруг прекрасного лица волосы цвета воронова крыла – совсем не тот ветер, что дул в реальности, ветер избранного ею места неупокоя, дикий и порывистый. Она не могла, а может, и не хотела привыкнуть к своему новому окружению. Оно не было ее домом.

Босые ноги, все еще мокрые, ступили на запакощенную землю рядом с причалом, и я невольно поморщилась. Дух там или нет, но грязь, по которой она ступала, вызывала отвращение. А призрак плавно приблизилась – и прошла мимо.

Немного благоговея, потому что я никогда не видела такого прежде – а я-то думала, что видела все, – я встала и вновь развернула стул к незнакомцу. Женщина остановилась рядом с ним, глядя на него сверху вниз с обожанием.

– Я так понимаю, ты ожидал женщину, – сказала я, складывая руки на коленях. Реакции незнакомца я не заметила, потому что не могла оторвать глаз от призрака, так она была прекрасна. – При жизни от нее исходило нечто похожее на неземное сияние? Как будто она освещена изнутри?

– Да, – выдохнул он. Видно было, что он пытается говорить спокойно, но легкая дрожь все равно звучала в его голосе.

– Она молода. Моего возраста. – Высокие, изогнутые брови над огромными синими глазами и тонким аккуратным носом. Острые скулы, волевой подбородок, сочные, идеальной формы губы. Смягченная, женственная версия моего незнакомца. – Она твоя сестра, или это выбранный ею возраст, не тот, в котором она скончалась?

– Ты ее видишь? – с трудом выдавил он, и я наконец переключила внимание на мужчину.

Он весь подался вперед, глядя на меня, только не заинтересованно, как раньше, но жестко, напряженно, как будто хотел поскорее вырвать слова у меня изо рта. Страстное, суровое желание омрачало его лицо, и все мышцы его великолепного тела напряглись.

– Она здесь, да. Возле тебя. Смотрит на тебя сверху вниз. Она очень любила тебя, это перенеслось и в смерть. – Я потерла подбородок. – Значит, это твоя мать, потому что не думаю, что сестра была бы настолько взволнована ситуацией.

– Твоего возраста, ты сказала? – спросил он. – Ей двадцать пять?

– Около того, да. Я не спец в определении возраста.

– Значит, до того, как она встретила моего отца.

Он стиснул зубы.

– Эй, послушай. – Я тоже наклонилась, упираясь руками в колени. – Это никак не связано с ее любовью к тебе. Просто в том возрасте она была больше всего довольна своей внешностью. Когда умерла моя мать, она являлась в облике двадцатидвухлетней девицы. Говорила, что я, мол, испортила ее тело безвозвратно и она счастлива вернуться в то время, когда она не морщилась каждый раз, глядя в зеркало. Вот и все.

– Ты можешь говорить с ней?

Кажется, он не слышал ничего из того, что я сказала.

– Да. Что ты хочешь, чтобы я сказала?

– Просто… поговори с ней. Посмотрим, слышит ли она тебя.

Я нахмурилась: это было странно. Конечно, она меня слышит. Застрявшая здесь, она слышит все из мира живых.

– Ее имя? – спросила я.

Он покачал головой.

– Послушай, я изо всех сил стараюсь относиться к ситуации с уважением, но ты все ужасно усложняешь. – Он продолжал молчать, не предоставляя мне информацию, так что я вздохнула и приступила к делу, как обычно: – Эй, леди в белом…

– Она может быть профессионалом, просто обычно не хочет, – сказала Дейзи, всегда думающая о бизнесе. Что ж, это хорошо – только вот сейчас как-то не вовремя.

Женщина медленно повернула ко мне голову.

– Да, ты. Я тебя вижу, – меня точно окатило ее царственным вниманием. Впечатление было столь сильным, что мне вдруг захотелось выпрямиться и причесаться. Взгляд женщины скользнул по моему телу, вернулся к лицу – и вновь прикипел к незнакомцу.

– Он не видит и не слышит тебя. Это могу только я. Испытай меня. Посмотрим, как пойдет.

Она изменила позу, развернувшись ко мне всем телом. Глаза ее были мягкими и добрыми, но выжидающими. Эта женщина явно привыкла повелевать обслуживающим персоналом, но относилась к слугам по-человечески. Не как полная сволочь. Это, по крайней мере, недурно.

– Ты можешь просто… сказать, что хочешь. Что угодно. Может быть, свое имя? Для начала? – Она смотрела на меня, и я обратилась к незнакомцу: – Очевидно, этот взгляд она передала тебе вместе с внешностью. Господи, вы двое, оказавшись в одной комнате, несомненно, заставляли всех вокруг трепетать.

– Что это за место? – наконец спросила она – голосом, похожим на звон колокольчика.

– Мать честная, эта женщина разбивала сердца, – пробормотала я. – Мы в Сан-Франциско. В Америке.

– Сан-Франциско… – Вспышка мягкого гнева исказила ее черты. Я и не знала, что гнев может быть мягким – а вот поди ж ты. – Мой сын пытается освободить меня. Все еще пытается.

– Ты пытаешься освободить ее? – обратилась я к незнакомцу.

Взгляд его затвердел, кулаки сжались.

– Признать это было бы равносильно смерти, – сказала женщина резко, и я почувствовала себя побитой собакой. – Его отец никогда бы этого не позволил.

– Как глупо с моей стороны, – быстро исправилась я. – Я глупа. Она сказала – быть ею. Одеваться в платья и все такое.

– О боже, – пробормотала Дейзи.

– Забудь. – Я махнула рукой. Да, импровизатор из меня никакой. – Почему ты не перешла Черту? – спросила я ее.

– Шелки без кожи в ловушке земли, – ответила женщина. – А в смерти – в ловушке мира живых.

Я откинулась на спинку стула, омываемая печалью. Ее слова нашли отклик в моей памяти.

Если какой-нибудь сволочной обитатель суши украдет тюленью шкуру шелки, шелки застрянет на земле и не сможет вернуться в море, пока шкура не будет возвращена. И тогда вышеназванная сволочь может склонить шелки – привлекательное, милое, великодушное существо – к супружеству и заиметь с ним (или с ней) детей.

По слухам, шелки никогда не переставали искать свои шкуры. Как оборотни не в силах противиться зову луны. Как Мордекай. Я же видела, через что он проходит каждый месяц, с лекарством или без. Отрицание магии вызывало у него внутри ужасающий зуд, от которого просто невозможно отмахнуться.