Марина Дяченко - Скрут
– Милейшая девушка… Примите, примите…
Илаза закусила губу. Ей вдруг сделалось неприятно, что ее приняли за простолюдинку. А за кого еще можно принять грязную, простоволосую, с лицом, много дней не знавшим пудры?!
Незнакомец широко улыбался:
– Позвольте представиться – Йото-менестрель. Вы слыхали?.. Сонеты «К солнцегрудой», «О, уймись», «Твои власы, подобно водопаду»…
Илаза поняла вдруг, что он и сейчас с похмелья. Веселый спившийся менестрель.
– Уходите, – сказала она глухо. – Немедленно поворачивайтесь и уходите. Скорее.
Менестрель удивился еще раз – куда больше, нежели просто повстречав в лесу одинокую растрепанную девушку. Нерешительно растянул губы:
– Твои речи… загадочны… Ты не дриада?
– Уходи! – рявкнула Илаза. – Если такой дурак, что пришел сюда, имей соображение хотя бы убраться поскорей! Тебя убьют!!
Нерешительно хлопая глазами, Йото попятился. Уперся спиной в густой высокий куст; лютня предупреждающе бренькнула.
– Ты… Извини, если я того, что-нибудь не так… Ухожу уже, иду… Мы, понимаешь, вчера в «Двух соснах», что под Узким Бродом, поси-идели… И туман такой, туман…
Больше всего на свете ей хотелось дать менестрелю хорошего пинка под зад. Он двигался поразительно медленно – как сонная водоросль. Вот разворачивается… Развернулся наконец… Вот делает шаг, другой… Оглядывается, идиот! Разевает рот… Прощается. Прощается; наконец-то поворачивается снова, опять делает неспешный, вразвалочку шаг… Уходит. Уходит все дальше, не оборачивается, малиновая курточка мелькает за стволами…
– Не-ет!!
Она едва не оглохла от собственного крика. Малиновая курточка трепыхалась уже высоко над дорогой; ушей Илазы достиг сдавленный, панический вопль.
Длинное платье мешает быстро бегать.
Йото, менестрель-ловелас, висел в серой паутине, болтался вниз головой, и красное лицо его сделалось малиновым, как костюм:
– А-а-а! Что?! Что это?!
– Я предупреждала, – сказала Илаза устало. В траве под менестрелем валялись лютня, треснувшая от удара о землю, и щегольской берет.
– А-а-а! Ты?! Заманила? А-а, ведьма! Стерва! Замани-ила! Отродье!! Жди, я щас вырвуся… У меня ножик…
Илаза заплакала. Менестрелев ножик через минуту звякнул о деку лютни, и вслед ему полетели крики и проклятия:
– А-а-а!.. Ведьма… Освободи! Откуплюся… Ну?!
Илаза вытерла глаза. Огляделась, высматривая соседние кроны; над ее головой треснул сучок. Так звонко, что даже Йото на секунду замолчал.
– Не надо, – сказала Илаза шепотом. – Пожалуйста. Пожалуйста. Вы обещали…
Только сейчас до нее вдруг дошло, что вокруг стоит светлый день. Недавно полдень миновал… Как?!
– Уходи, Илаза. Не стоит дальше смотреть.
– День, – прошептала она потерянно. – День ведь… Не ночь… Как же вы…
– Днем тоже. Ты разочарована?
– Как…
– Уходи.
Она посмотрела на молчащего Йото. На его уже пурпурное, отекшее, совершенно безумное лицо. Глаза менестреля, казалось, сейчас вылезут из орбит. Разбитая лютня в пыли…
Она повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Ее судьба немногим лучше.
Она лежала, бессмысленно следя за тенью от палочки, воткнутой в песок; потом на солнце наползла туча, и тень пропала. Илаза пошла к ручью и искупалась в ледяной воде. Менестрель, наверное, уже умер.
Ей и раньше время от времени казалось, что она слышит дребезжащий голос и бренчание лютни. Теперь наваждение оказалось столь правдоподобным, что она стиснула зубы и позволила себе десяток шагов в том самом направлении. К месту, где менестрель попался.
Лютня звучала. Расстроено и глухо; Илаза знала толк в музыке, Йото с его нынешним репертуаром не допустили бы ни на один приличный прием.
Шаг за шагом, будто влекомая на веревке, Илаза подходила все ближе и ближе. Ей было страшно – но не идти она не могла; скоро к лютне присоединился и голос – тоже глухой, сдавленный и одновременно надтреснутый:
– Твои власы, подобно водопаду,
Спадают на атласовую спину,
И два холма – два спереди, два сзади
Их струи принимают на себя…
Певец закашлялся. Лютня в последний бренькнула и замолчала; Илаза слышала, как Йото умоляюще бормочет:
– Тут слова-то… забыл я слова, сейчас забыл… Помнил. Забыл… сейчас вспомню…
Что-то сказал другой голос, от которого у Илазы по спине забегали мурашки.
– Н-нет, – вскинулся Йото. – Не имеется в виду, что она горбатая… имеются в виду прекрасные ягодицы, которые также выступают, подобно холмам, но с другой стороны и ниже!
Илаза сдержала истерический смех. Игар – тот бы не утерпел. По земле бы катался от нервного хохота…
Она осмелилась подойти еще ближе. Разросшиеся кусты скрывали ее от Йото; она же увидела наконец менестреля, сидящего на дороге. Весь облепленный паутиной, он похож был теперь на выловленного в подполе мышонка – несмотря даже на то, что грязный берет снова был залихватски сдвинут на ухо:
– Сейчас… – бормотал он, пытаясь подстроить свой безнадежно испорченный инструмент. – Новая песня, еще только до половины сочиненная… Но никто не слыхал еще… господин… вы первый…
А вдруг он его не убьет, подумала Илаза. Попугает, послушает песенки… Как свидетель Йото ничего не стоит – никто не поверит его россказням про ужасного паука в лесу… Собственно, он и свидетелей не боится. Отряд Карена – полным-полно свидетелей, и кто-то, кажется, даже успел ускакать…
Или не успел.
Илаза прислонилась к стволу. Йото завел новую песню – вполне милозвучную, если не считать ломающийся от страха голос и треснувшую лютню; постепенно вдохновение преобразило менестреля настолько, что и песня, и лицо его оказались вдруг вполне благородными и даже красивыми:
– Солнцегрудая дева,
Луннолицая дева,
Я приду на закате,
Я уйду на рассвете,
Виноградные листья,
Разогретые камни,
Душный запах магнолий,
Лунный свет на балконе…
Илаза повернулась и тихо, чтобы не помешать, пошла прочь. Надежда становилась все крепче: он не убьет менестреля. Пощадит. Пощадит…
…Крик Йото остановил ее в нескольких сотнях шагов. Менестрель крикнул еще раз – и затих.
Она постояла, кусая губы, машинально вытирая о платье мокрые ладони; потом повернулась и пошла обратно – хоть с каждым шагом все сильнее было желание бежать отсюда прочь.
Йото не было на прежнем месте. Он снова висел, спеленутый серыми покрывалами, а лютня снова валялась на земле – две струны были оборваны и закручивались красивыми спиралями.
– Нет… – просипел Йото еле слышно. – Так не надо…
– Я и не собираюсь – так. Так – это для очень плохих людей… Для солдат-наемников, которые согласны убивать за деньги. Когда они парализованы, разлагающий яд действует медленно… Кровь становится уже не кровью, а совсем другой жидкостью. А тело…
– Не надо, – Йото был бледен. В наступающих сумерках его прежде красное лицо выделялось, будто измазанное известью. – Не… надо…
– С тобой я этого не сделаю. Не бойся.
– Спа… асибо…
– Я лишу тебя сознания. Ты и не поймешь, что умираешь.
– Не-е…
– Закрой глаза. Это будет легко и приятно.
– Не-е-е…
– Закрой. Не бойся. Ну?..
Илаза кинулась бежать.
Она спотыкалась и падала. Она вконец изорвала подол; она в кровь расцарапала лицо и руки, а добравшись до ручья, упала ничком и зашлась, захлебнулась сухими рыданиями. Сухими, потому что слез почему-то не было. Не шли.
Его появление было болезненным, как удар.
– Все? – спросила она, не поднимаясь.
– Все, – удовлетворенно отозвалась темнота над ее головой.
– Изувер, – сказала она, удивляясь собственным словам. – Изувер, мучитель… Зверь до такого не додумается. Ты не зверь.
Темнота хохотнула:
– Нет, конечно.
– Палач… никакой палач до такого не додумается. И не человек тоже.
– Нет.
– Чудовище… Чудовище! Тебе не должно быть! На земле нет законов, чтобы ты был! Я хочу, чтобы тебя не было! Я хочу!!
– Ты думаешь, я не хочу?..
Илаза замолчала. Не время задумываться об этих его сумрачных словах.
Ей теперь все равно. Своей болтовней она уже вполне заслужила то, что уготовано «для очень плохих людей». Чего избежал несчастный менестрель…
– Не бойся. Тебя я пока что не трону.
– Ты… тварь. Изощренная тварь.
– Да.
– Истязатель!
– Да… Все верно, Илаза. Я скрут.
* * *Однажды промозглым осенним вечером девочке позарез захотелось залезть в горячую воду. И чтобы над водой поднимался пар.
Вместе с Лиль они натопили в комнате, а служанка притащила из кухни бадью кипятка с целебными травками; слушая завывания ветра в каминной трубе, девочки черпаками наполнили большую кадушку. Тут же стояли еще два ушата – с горячей кипяченной водой и ледяной, колодезной.
Забираясь в воду, Лиль засопела от удовольствия. Девочка последовала ее примеру, по самое горло погрузившись в теплое, душистое, летнее; с преждевременным огорчением подумала, как нелегко будет отсюда вылезать. Снова в сырую тоскливую осень…
