Александр Забусов - Кривич
— Батька! Батька, очнись. Слезами горю не поможешь, — хриплым голосом, привел в чувство своего вождя Людогор. — Мои, вон тоже здесь. И жинка и сыночки.
Сотник тяжелой рукой ухватился за край телеги, перевел дыхание. Давалось ему все это нелегко.
— Что дальше делать?
Монзырев неловко поднявшись, уложил на телегу завернутую в полотно мертвую Ольгушку, окинул взглядом округу, представлявшую собой картину скорби, повернулся к соратнику.
— Передай сотникам, пусть люди сбрасывают барахло с повозок. Всех наших покойников грузят на них. Караван повернуть на Русь, в сопровождение отрядить один десяток воев.
Монзырев с усилием задавил в себе, готовый вырваться из груди всхлип.
— Как реку пересекут, пусть захоронят.
— Ясно. Нам-то как дальше?
— Дальше? Дальше. Цопон! — позвал стоявшего неподалеку печенега.
Старик, молча подошел, отводя взгляд от глаз боярина, уважая его скорбь по погибшим.
— Половцы не все погибли, единицы разбежались. Мыслю, что их следы поведут к одному и тому же месту. Ставь на след охотников, а уж дружина пойдет за ними.
— Сделаю, боярин.
Следопыты Цопона, пастухи, рожденные в степи, читали след оставленный беглецами, как прилежный ученик читает открытую книгу. К половецким аилам, движущимся в южном направлении на своих громоздких телегах, запряженных быками, воины Монзырева вышли под вечер. Вести принесенные сбежавшими половцами в родные вежи, заставили стойбища, разбросанные по выпасам, сняться с мест и попробовать уйти вглубь степного моря, попытаться спрятаться, раствориться на его просторах. Звуки ударов плетей о землю, копыт тысяч голов перегоняемой скотины, мычания, блеянья, ржания, разносились по всей округе. То тут, то там, были заметны следы погасших кострищ, мест стоянок людей. Казалось, сама степь пришла в движение и пытается сбежать от настигавших ее русичей. Половцы уходили не единой ордой, и даже не куренями, уходили кошами, каждый аил сам по себе, авось кто-то и прорвется, если орду захотят преследовать. Теперь-то старики в кочевьях осуждающе заявляли о недальновидном поступке хана Селюка, ушедшего из степей в леса на север, и бросившего на произвол судьбы рода без прикрытия воинов. На всю орду, глупец оставил лишь один курень для охраны, теперь куренной Туду, жирный прощелыга, прикрыл своей тысячей воинов только рода своих аилов. На призыв стариков других куреней отмахнулся рукой, сказал, что мертвый хан ему теперь не указ. Йазук утрюк! Великий Тэнгри видит все, чем живет степь! Он накажет семуза Туду.
Распаленные местью кривичи ждать до утра не стали. Ночь для половцев и русичей превратилась в сплошную пелену кровавого тумана. Печенеги отсекали голову очередного коша, схватывались в сабельном бою с немногочисленными воинами, перегонявшими стада, а русичи проходили вдоль повозок на больших оплетенных лозой колесах, гвоздили пиками и стрелами находившихся в них людей чужого племени, мстили за своих родных, за набег на Русь. Арьергард дружины следом врукопашную добивал всех, кто пытался спрятаться от возмездия. После жестокой разборки, дружина перемещалась на другое место, где был выявлен очередной кош, и все начиналось поновой. Русичи без устали выполняли грязную работу. Их лошади, уставшие от беспрерывного перехода и бесившиеся от запаха крови и вида мертвых тел, покрылись потом и хлопьями пены, пытались противиться седокам, но русы, как заведенные, догоняли аилы и убивали, убивали, убивали…
Лишь к утру Монзырев прервал кровавый гвалт. Заставил дружину спешиться у последнего «почищенного» каравана. Дал людям прийти в себя, сбросить напряжение нелегкой ночи. Предрассветная хмарь отогнала сумрак ночи. Стоявшие на месте, выстроенные как при движении в колонну, запряженные в громадные телеги быки, ревели дурниной, может быть понимали, своими тупыми мозгами, что их хозяев больше нет.
— Собрать сотников! — распорядился ординарцу.
Когда командиры собрались, молвил слова приказа:
— Сейчас всем отдыхать. После, уходим на Русь.
Все молча, склонили головы в знак согласия по решению вождя.
Старейшина печенегов чуть отодвинул в сторону своего маленького князя, сделал шаг к боярину.
— Позволь сказать, боярин?
— Говори Цопон.
— Вождь, нам здесь жить, позволь моим воинам собрать по степи, теперь уже бесхозные стада. Они позволят роду подняться с колен, стать как прежде на ту ступень, где находился раньше.
Толик задумчиво посмотрел в глаза старика, мысленно анализируя ситуацию, если печенеги станут так же сильны как прежде.
«Не возжелает ли возросший возрастом князь попытать силушку в пограничных землях, лет эдак через десять, пятнадцать? Хотя если так рассуждать, то напрашивается известное всем высказывание о том, что свято место не пустует. Не будет под боком этого рода, степь приютит другой. И что будет тогда? Неизвестно! А так, хоть какая-то надежда на мирное сосуществование».
Старый Цопон, словно понял, о чем мыслит боярин, растянул улыбку на морщинистом лице.
— Я думаю, мой князь не будет против принести клятву вождю русов о мире!
Бурташ встал рядом со своим воспитателем, поклонился боярину, произнес:
— Клянусь, что никогда не подниму оружие против тебя и твоего рода, а если потребна будет помощь, позови. Клянусь, я приду. Даю в этом роту, порука, мое княжеское слово!
Монзырев невесело улыбнулся.
— Я принимаю твою дружбу, князь Бурташ.
Обратившись уже к Цопону, кивнул.
— Добро. Уводи своих воинов, собирайте стада.
— Хок!
У широкой балки, после ухода печенегов, дружина сутки приводила себя в порядок. В прохладных криницах отмыли с себя сгустки запекшейся крови, почистили одежду, позашивали раны на своих телах. Понурые и молчаливые, они как роботы выполняли нехитрую работу. В стане небыли слышны громкие голоса, смех и шутка покинули это воинское подразделение. Монзырев лежал неподалеку от костра, отвернувшись в сторону от других. Думы темными тучами наплывали из небытия.
Кто он такой? Что сделал для людей, однажды поверившим ему? Как жить дальше? И жить ли вообще? Кому нужна такая жизнь? Он, человек потерявший все, лишившийся семьи и друзей. Все, что он выстраивал в течение десятка лет, в одночасье рухнуло, похоронив под собой его жизнь. Он мертвец, только люди вокруг него этого еще не поняли. Трудно, ох, как тяжело, но пока не поздно надо бросив все, уходить! Благо дело, срок возвращения в родную реальность наступил, пора возвращаться. Нет больше места среди этих людей, да и незачем ему здесь оставаться.
«Решено! Приведу дружину к сожженным очагам и растворюсь в сотнях лет отсюда, а там, как Бог даст».
