Феликс Эльдемуров - Тропа Исполинов
Тинч привык к дому-крепости и отцу - старшине цеха каменщиков, и ему претила мысль о том, что отец может вновь уйти из дома и отправиться в действующую армию. Даурадеса ждала вакансия в драгунском полку - покойный Варадос обожал офицеров старой закалки. И однажды рано утром, когда Тинч ещё спал, отец оставил на столе записку, деньги и, торопливо собравшись, ушёл на войну.
Дом Даурадесов в их отсутствие охраняли элтэннцы. Однако, элтэннцев вышвырнули вон келлангийские солдаты, и поселились в крепости сами. Полеживая на бостати - невысоком каменном балкончике, один из них любил шутя постреливать из револьвера под ноги случайным прохожим. Другой, с полковничьими нашивками, оправлялся с крыльца. Третий... впрочем, что там говорить.
- Ну что, сосунок, узнал, как гундосых лечат?
Высокий белобрысый офицер улыбался и довольно потирал кулак.
- Капитан Деннес! - окликнули его. - Куда вести арестованного?
Совсем недалеко от Тинча провели человека, чье лицо показалось ему странно и давно знакомым. Он был одет как тагркоссец, хотя и - Тинч обратил внимание, - пару раз перемолвился со своими конвоирами по-келлангийски. На вид ему можно было дать лет двадцать - двадцать пять. Свежий шрам на виске, который не могли скрыть перепачканные засохшей грязью светлые волнистые волосы. Округлые карие глаза... Удивительно знакомая улыбка - углы рта при этом опускались книзу. Где-то и когда-то он встречал такую...
Арестованного ввели в дом Даурадеса. На допрос? Или генерал Хорбен держит заключенных в подвале захваченного им жилища...
Действительно, быть может был прав бедняга Пиро?
Тинч поднялся с земли и попытался рукавом утереть испачканное грязью и кровью лицо. Его просто выбросили на улицу. Ворота дома были распахнуты, в глубине двора солдаты пилили поверженные наземь деревья. Господам офицерам нужны были дрова, им не хватало толстенных томов из библиотеки Даурадеса.
Какой-то вдребезги пьяный солдат, ординарец или денщик, пробираясь вдоль стены, схватился, чтобы не упасть, за шнур громоотвода. Повис на нем. Оторвал...
Нет, Тинч не станет закусывать губ и сжимать кулаки в бессильной ярости. Всё преходяще, как учили его в эту зиму в Бугдене. И только пальцы сами собой механически перебирают костяшки чёток в кармане старой отцовской куртки.
Поднявшись на пригорок, откуда было хорошо видать всё, что творилось вокруг, Тинч достал коробок спичек и осторожно огляделся по сторонам.
Вокруг него не было никого. Впрочем, мало ли по какому случаю одинокий мальчишка в перепачканной глиной куртке чиркает спичкой о коробок, а после задумчиво смотрит сквозь пламя.
Но смотрел он сквозь огонь в направлении своего бывшего дома...
2
Памятник командору Лоремуну на главной площади города украшен весёлыми разноцветными флагами. Из левой ноздри командора вытягивается длинная мутная сосулька. На камнях соседней площади лежит расколотая пополам скульптура "Хозяйки Города". Кому-то из боевиков "отряда народной обороны" не понравилось, что у "Хозяйки" оголены плечи. Огромная бронзовая женщина с ключами в правой руке и схваченным за лезвие мечом - в левой, полушариями зелёных глаз взирает на верхние этажи зданий. Рядом, здесь же, возвышаются четыре виселицы, на двух из них покачиваются тела. Возле двух других лениво похаживает угрюмый малый в светло-коричневом балахоне с капюшоном, постукивая о помост свежеструганным посохом - непременной принадлежностью "стадника Господня".
По рыночной площади пробирается странный длинноногий парень, с ног до головы измазанный в лошадином навозе, с мешком в руках. Переходя то к одному, то к другому из торгующих, он загадочно запускает руку в карман, достаёт ворох "конских яблок" и приговаривает:
- А ну, хозяин, ха-ха-ха, отсыпька мне товару! А не то я твой лоток дерьмом измажу!
От парня несёт за версту. Тронуть его никто не решается. Испуганные торговцы один за другим бросают в мешок сумасшедшего кто ломоть хлебца, а кто и кусок сушёного мяса.
Так он бродит от одного к другому до тех пор, пока из прилежащей улицы не появляются шествующие усталой цепью, одетые в одинаковые светло-коричневые балахоны небритые люди с грубо оструганными посохами в руках. С веревочных поясов свисают длинные мясницкие ножи, на груди болтаются косые распятия, верхнюю часть лица укрывают широкие капюшоны.
Безумный слишком поздно заметил опасность. Или просто не уразумел в чем дело, когда они, не проронив ни слова, окружили его со всех сторон. Их посохи привычно взлетели ввысь и ритмично опустились раз, и другой, и третий...
И всё-таки он как будто вырвался из их кольца. Бросив свою ношу, прихрамывая, с обезображенным лицом, попробовал бежать. И тут же замер, плача и пошатываясь, заломив назад плечи...
В его спине глубоко сидел пущенный кем-то из них широкий мясницкий нож.
Обрыв крепостной стены был рядом. Раскачав тело за руки и за ноги, люди в балахонах швырнули его с откоса. Следом полетел мешок.
Тинч спустился к упавшему тотчас после того, как балахонщики удалились. Безумец ещё дышал. Его рука искала, нащупывала мешок, валявшийся поодаль.
- Гдее...
- Я сейчас принесу, - вскочил Тинч, хотя понимал, что этим уже не поможешь.
- Передай всё это... ооо, Господии...
И сумасшедший остекленел глазами, так и не сказав, для кого он собирал милостыню таким странным способом. Тинч заглянул внутрь мешка. Там было набрано немало - достаточно, чтоб прокормиться дня два-три.
Он действительно свихнулся или просто решил прикинуться? Что-то я раньше не встречал его в городе. За что они его так?
Кто-то, быть может, начнет искать и найдёт этого парня.
Кто-то, для кого и добывалась эта пища...
Тинч вернулся к ручью.
3
Здесь, под навесом старой крепостной стены, в старые добрые времена дети вырыли небольшую пещерку. Взрослые знали о ней - хотя бы потому, что сами когда-то играли там, будучи детьми. Ее так и называли: Детская Пещера. Временами в Детской Пещере ночевали бродяги или останавливались проезжие. Сейчас она была пуста. Кто-то разбил о камень глиняную кружку у родника, и Тинчу пришлось пить из горстей, зачерпывая стынущими пальцами свежую весеннюю, красноватую от глины воду. Рядом, из мшистых трещин стены вылезала молодая трава и раскручивались зелёные пружинки папоротника.
Здесь сильно пахло папоротником: тяжеловато, бальзамически, как бывает в храме, когда идет служба.
В тот день Тинч побывал и в храме. Насмотрелся на коленопреклоненных "стадников", а на исповедь не попал - служители, словно боязливые мыши в присутствии крыс позакрывались в кельях. Побывал близ чаттарского молельного дома - закрытого, глухого, черневшего выбитыми стеклами. И чаттарское кладбище тоже посетил. Он прошёл его до конца, до той стены из белого камня. Мимо развороченных дорогих надгробий, мимо человеческих костей, втоптанных в грязь. Мимо опрокинутых и разбитых каменных домиков, мимо каменных плит, на которых свежей краской были намалеваны руки с косым крестом на ладони.
