Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)
Иветта пыталась вымолвить хоть слово, но лишь вопли срывались с ее обожженных и сухих кровоточащих губ, а горячность ветра терзала, воспаляла легкие. Пепел не давал продохнуть свежего ночного воздуха, прах застревал в горле, но когда она увидела перед глазами стаю черных пантер с золотыми налобниками, испещренными крупными изумрудными камнями, алмазные когти, сияющие звездным светом в ночной мгле, острые медово-медные узкие зрачки, вглядывающиеся в сумрак ночи, ужас заполнил чресла и кровь заледенела в жилах. Клыки их были окровавлены, и сгустки человеческой крови стекались на адамантовые пески, где все пылал огонь, восставая в несокрушимом бастионе. Белоснежные палатки, укрытые теплым мехом горностая и белой лисицы сгорали вместе с флагштоками из темной древесины, поддерживающей каркас их временных убежищ. Они оставались кочевниками в стране златых песков, и одним из важнейших и нерушимых правил тех, кто присоединился к блуждающему каравану, оставалось переселение все дальше на запад, к морским лазурным берегам, к краю континента, куда не могли добраться османские всадники за бежавшими из тисков вечной мерзлоты рабами. Чудовищные хищники, что растерзают плоть и обглодают кости, выстроились в единый ряд, поочередно склоняя голову и изгибаясь в спине, когда вороновый черный жеребец вышел на свет пылающего кострища, и облик всадника охватили красно-бурые искры. Его лицо было сокрыто под платиновой маской, такой же прекрасной, как чистый лунный свет, с изумительными цветочными гравировками по бокам из лунного камня, скрывающей красоту мужчины. У него были глаза солнечного камня, в темноте они были черными и бездонными, как бездна и хаос, но когда в них проскальзывал небольшой луч света, самый слабый, они горели, как янтарная медовая река, что протекает в небесах, освещая землю своим теплом на рассвете. Он был молод, и твердые черты еще не охватила жесткая щетина, но достаточно зрел для того, чтобы встать во главе карательного отряда из нескольких сотен безжалостных солдат, что без раздумья и сомнения лишат жизни людей ее рода, или как выражались дворяне — вида. Рабов с окраин Северных Земель, погибшей Империи, причисляли к изгнанникам, и долгом каждого родовитого османца было погубить чернь, посмевшую оскорбить священную землю их Родины, своим приходом, омрачить скверным дыханием. При рождении каждый ребенок приговаривался к отмечанию, и на коже затылка детей ставилось клеймо раба, а затем ртутными чернилами на обожженной ране вырисовали стаю черных воронов в окружении темного полумесяца. Татуировка, которую невозможно было свести без боли. Когда Иветта ступила на белоснежный поезд, родители успокаивали ее, что после того, как они смогут стереть проклятое знамя с плоти, их жизни ничего не будет угрожать, но это было лишь отчасти правдой. Иветта помнила как стеклянные иглы долгие, и бесконечные часы терзали кожу, а боль проходила по каждому нерву, когда опаленные острия касались окровавленных, раскрытых ран. И даже сейчас, прикасаясь к оставленным шрамам, она могла чувствовать эту боль, несравнимой ни с чем. Но даже если зачарованные чернила удавалось свести, заклятие оставалось, и люди оставались помеченными, именно так, карательные отряды могли отыскать месторасположение беглецов. Наказание за нарушение одного из самых главных запретов было смертью. И если главнокомандующий черных всадников не был слишком жесток, то смерть была быстрой, мгновенной. Смерть ее сородичей, что разделяли с ней пищу и кров, делили музыку нежных песен и народные танцы под мягкую игру флейты, а прядильщицы растолковывали секреты орнаментной вышивки по шелку, астрономы ведали и растолковывали знания, расположенные на ночном небе, породила в душе маленькой девочки, познавшей горечь потери, страшный гнев, что с каждым годом только расцветал. Цветок зла впускал корни в сердце, сводя с ума и взращивая лютость. Черные всадники носили маски, что припадали к лицам статных воинов, как вторая кожа, как иное звериное обличье, и когда острые шипы прорезали кожу солдат Османской Империи, оставляя точечные кружевные острия вдоль висков и под глазами, они расставались со всем человеческим, превращаясь в убийц, жаждущих отмщения и кровавой расплаты. Их маски из золота и чистого серебра, драгоценного опала и яшмы, рубина и нефрита создавали видения ястребов и львов, волков и лисов, облачались в шкуры и перья жестоких хищников, что рыскали в поисках добычи вдоль бескрайних пустынь, где не было ни капли воды или яркости оттенков. Везде лишь жар, разруха павших башен и уничтоженных древних городов, населенных разбойниками или призраками, и убийственные пески, что прятали обездвиженные и изнуренные от солнечного лика тела под вечным слоем бело-желтых барханов.
К всаднику подоспели другие солдаты, чьи головы покрывали шелковые мантии, сливающиеся с ночью, одеяния их были сотканы из теней, из плащаницы сумеречного кроя, и даже свет огня не касался великолепных облачений или длинных черных лезвий, висящих на их широких спинах. Даже узды и поводья жеребцов, на которых они восседали гордо и величественно, словно боги смерти, были из темного металла и черной кожи, и лишь слабые искры золота на подпругах могли предупредить об их приближении. Когда спаситель угнетенной и сломанной девочки, наконец, опустил ее на замерзшую землю, покрытую тонким слоем голубовато-серибристой измороси от стужи, вплетающейся в воздух от белых скал и шепотов, что воспевали мистические баллады полной луне, что молвили древние существа, он прикрыл ее своим телом, защищая от крылатых механических птиц, рассекающих вдоль неба, что искали последних уцелевших. У них были лица, и у них не было лиц, они были тенями и туманами, и страхом, и гневом, и белой яростью, что обитали на самом дне человеческой души. Каждый вздох был бесконечностью, и каждый взгляд наполнен тысячелетней мудростью. Иветта устало заскользила спиной вниз по каменной преграде, чувствуя, как от прикосновения, резкая боль от жгучих ожогов одолевает болью все существо. Мужчина укутал ее торопливыми и небрежными движениями в темный и теплый плащ, от которого все еще исходил запах мяты и олеандра вперемешку с золой и засохшей кровью. Дыхание его было неровным, отрывистым, с режущей горло хрипотцой, ни то от быстрого бега, ни то от непереносимого холода, таящегося между узких проходов остроконечных вершин халцедоновых каньонов. Иветта посмотрела на выступающие камни, чьи резные края переливались сапфиром и кианитом, и в белесых паутинных шрамах, проползающих вдоль крутых склонов, она могла разглядеть застывших мотыльков и бабочек, что сменяли окрасы крыльев, что доносили до нее свой глас. И вглядываясь в ажурное свечение, серебристых фантомов, девочка начинала засыпать, поддаваясь ласковости толкования.
