Пол Андерсон - Галльские ведьмы
В шторм, в густом тумане, при мертвом штиле, в нескончаемом безмолвии я познал Ужас Лера, моя госпожа. Ис жив с его молчаливого согласия. Не выказывайте неуважения к Белисаме или Таранису, нет, нет. Мы живем благодаря им. Но договор Бреннилис сделала Ис вечным заложником Лера.
Наступила тишина, был слышен только шум дождя. Ланарвилис, вздохнув, кивнула. Сорен сжал кулаки.
— У Лера нечеловеческое лицо, — сказал Ханнон.
Помолчав немного, он продолжил:
— Граллон хочет снести пакгауз, который перестал использоваться еще до того, как мы родились, и переделать его в храм Митры. Он это решил после того, как Совет не разрешил ему купить землю и выкопать на берегу пещеру.
Ланарвилис чуть слышно произнесла:
— Это земля Белисамы. А среди митраистов нет набожных женщин.
— Таранис сделал эту землю плодородной, — недовольно проворчал Сорен.
— Вот почему Граллону нужен дом в городе, — сказал Ханнон. — Мне кажется, он поступает неправильно. Зачем гневить Лера? — он замолчал, затем вздохнул и посмотрел на королеву. — Что ж, — сказал он, — люди не молятся Леру. Мы приносим ему жертвы, но он не внемлет нашим мольбам, не видит наших слез. Его моря и без того соленые.
Он никогда не карает тех, кто идет против его воли. Давным-давно он пообещал это Бреннилис. Теперь, когда ее век подходит к концу, может, он снова вернется? Я сам был моряком, ходил в далекие страны. Страдал от жажды, не позволял себе спать… — Он встал. — Нет, никаких видений, никаких голосов, никаких воспоминаний. Вскоре бриз помог мне добраться домой; в лунном свете резвились дельфины…
Он положил на колени большие грубые руки, потом встал, подошел к слуге Тараниса, который смотрел на жрицу Белисаму, и сказал:
— Моя мысль проста: возвращение культа Лера приведет к тому, что храм Митры станет его заложником. А тех пор как римляне построили нашу стену, вода никогда не поднималась так высоко, как сегодня. В башнях, стоящих на берегу, есть комнаты, которые полностью ушли под воду. Возможно, башня Ворон еще не затоплена, хотя она всегда служила лишь винным погребом, в ней даже нет окон. Там влажно, но это поправимо. Она находится ниже остальных, и из нее можно прорыть подземный ход к берегу — получится пещера; это даже лучше, чем идея с пакгаузом. К тому же, как мне говорили митраисты, которых я встречал за границей во времена своей юности, ворон для них — священная птица. Можно ли придумать более счастливый знак для Граллона, чем этот?
Снова наступила тишина, нарушаемая лишь стуком дождя и потрескиванием горящих свечей.
— Понимаю, — наконец тихо промолвила Ланарвилис, не поднимая головы, чтобы Сорен не мог разглядеть ее лица.
— Ты действительно поняла? — нетерпеливо переспросил оратор. — Если Грациллоний согласится на это, все будут удовлетворены. В стране наступит мир, и боги нас простят.
Она подняла глаза и посмотрела на него.
— Вам нужна моя помощь, — ровным голосом сказала она, — потому что вам известно, что он далеко не глуп. Он поймет, для чего вам понадобилось помещать Митру под Лера.
— Нет, это знак уважения. Почему боги не могут уважать друг друга? Лер дарит Митре прекрасное место. Митра, в свою очередь, признает, что Лер и Высшая троица являются хозяевами Иса.
Сорен стремительно бросился к Ланарвилис, которая неосознанно потянулась к нему. Их руки сплелись. Ханнон сел и сложил руки, неподвижный, как утес над Сеном.
— Вы хотите, чтобы я… убедила короля, — проговорила Ланарвилис.
— В первую очередь, как нам кажется, вы должны уговорить своих сестер, — ответил Сорен. — Пусть галликены постараются добиться согласия Грациллония.
— Думаю, у нас получится, — сказала Ланарвилис.
— Вы многого можете добиться, — вырвалось у Сорена. — У женщин огромная власть.
Она отняла от него руки, выпрямилась и сказала:
— Власть — это дитя терпения и желания, Сорен.
Он взял чашу и одним глотком осушил ее наполовину, хотя вино не было разбавлено.
II
В тридцати милях от Иса, на реке Одите, находился центр мореплавания. Оттуда водный поток направлялся на юг, к морю. Это расстояние легко преодолевали птицы, но человеку он давался труднее: куда бы он ни отправился — по суше или воде — его везде встречали извилистые долины Арморики. Триста лет назад сюда пришли римские воины и основали колонию. Она была ближе, чем далекий Север, до которого корабль мог доплыть только при высоком приливе; а выше Одита сливалась с более мелким Стигером. Он выбрал это место из-за его близости к поселению галлов, за которым, как крепость, возвышались горы. С тех пор от этой покинутой земли, разровненной человеком и ветрами, осталось лишь воспоминание. Здесь среди лесов с извилистыми тропами возникли дома и фермы, но Монс Ферруций был почти не заселен.
Римляне назвали колонию Аквилон, в честь аквилонского района в итальянском Апулии, откуда они пришли. Внутренняя часть колонии была достаточно хорошо защищена от неожиданного появления пиратов и стала малым морским портом. Сюда привозили стеклянную посуду, оливки, масло, ткани. Вывозили в основном древесину, шкуры, меха, пчелиный воск, а также соль, железную руду, вяленую рыбу и великолепные золотые, серебряные украшения, раковины и ткани из Иса.
Вскоре Аквилон разросся и слился с империей. Однако власть оставалась в руках потомков основателей колонии. Апулийцы женились на женщинах-озисмийках и выбирали себе жен из других соседних кантонов, сохраняя чистоту арморикской крови. В остальном они оставались римлянами и даже заявляли, что их прародитель состоял в родстве со знаменитым писателем. Они посылали старших сыновей получать образование в таких крупных центрах науки, как Дурокоторум, Треверорум и Лагдун. В конечном счете они дослуживались до сенаторского чина. Тогда они прекращали заниматься торговлей и посвящали себя государственным — особенно успешно в последнее время — и военным делам, а их многочисленные родственники являлись их доверенными лицами.
До войны с Максимом Грациллоний три года охранял покой западной части полуострова. Когда он вернулся, Апулей Верон устроил ему радушный прием. Несмотря на то, что коренные жители были ярыми христианами, они сразу нашли общий язык.
В конце концов, центурион тоже служил Риму; он мог рассказать много интересного об этом городе; он старался возродить торговлю. Апулей же много путешествовал, был начитан, осведомлен о жизни в других странах. Его учеба прошла на юге, он мечтал о карьере государственного деятеля; сначала он стал представителем и личным секретарем правителя Аквитании. Но смерть отца заставила его вернуться и занять пост, который Грациллоний считал для него потерянным. Возможно, Апулей согласится с ним, но римская добродетель и христианская набожность запрещают ему выражать недовольство против веры.
