Кирилл Пестряков - Эадор. Кровь Властелина
Неожиданно я увидел шнур. Он шёл из моего сердца. В смысле, из того места, где я представлял своё сердце. Биений пульса я не ощущал, да это вроде было и не нужно. Здесь, в этом странном мире, сердце не было насосом, перекачивающим кровь по венам. Нет, здесь сердце заключало в себя всё то, что вкладывали в него лирики. Чувства, любовь, привязанность. И мое сердце было привязано, к странному серебряно-белому шнуру, убегающему куда-то вверх. Разумеется, понятие "верх" здесь тоже было относительным, но почему-то я чувствовал, что лечу вверх, всё дальше удаляясь от того места, где правили законы обычного мира. Поразмыслив, я представил себе свои руки, и моментально обрел их. Странно, но до этого рук на своем теле я не замечал. И меня даже не расстраивал тот факт, что их нет. Ухватившись руками за шнур, я двинулся по указанному им направлению. Странная энергия закружилась по моему телу, и я понял, что пока всё делаю правильно.
Образы сменялись образами. Я летел и чувствовал, что материальный мир находится где-то рядом, но в тоже время не здесь. Шнур уверенно уводил меня дальше, но одновременно пришла другая сила, стремившаяся затащить мой разум обратно, вернуть в тело. Я понял, что на пути возникнут препятствия, но продолжил путь. Уже очень скоро моя догадка подтвердилась, и я уперся в Первую Преграду.
Неожиданно вокруг меня возник замок Вороновья. Он был не совсем таким, как в жизни. Некоторые башни стояли под неестественными углами, а лестницы и проходы вместо четкого порядка сплетались в какой-то странный геометрический лабиринт. Так, дверь, ведущая в оружейную, привела меня по какой-то странной спиральной лестнице в ванные комнаты. Стены здесь были прозрачными, и я увидел, то, что творилось за массивной дубовой перегородкой, ведущей в женскую часть умывален. Ко мне тут же пришло чувство стыда, но не смотреть я не мог. Первая красавица замка, горничная Анюша, обнажившись, подошла к деревянному чану и опустила в воду свои нежные ножки. Я замер, безмолвно наблюдая. В тот же миг Анюша меня почувствовала, повернувшись, она игриво улыбнулась и помахала пальчиками. Я понял, что она тоже видит меня сквозь стену, и испугался за свой сан. Анюша рассмеялась и призывно замахала мне рукой. Я поспешно нырнул в ближайшую дверь и снова оказался во дворе замка.
— Ах, вот ты где, предатель! — послышался гневный голос.
Я вздрогнул от неожиданности и поспешно осмотрелся. Двор был пуст. Неестественно пуст. Цветочные кусты, выращенные нашим садовником — Михеем, куда-то пропали. Несколько торговых лотков, на которых состязались качеством оружия два наших кузнеца, тоже исчезли. Даже старую раздолбанную в хлам телегу, что старик Пантелей уже лет с десять обещался отремонтировать, тоже кто-то спер. Не ходили кругом и куры, не лаяли собаки, не гонялись за крысами кошки. Полная абсолютная пустота.
— Что смотришь, предатель?! Мы здесь! — снова прозвучал голос.
Я мотнул головой и, наконец, увидел их, чтобы тут же пожалеть об этом. В восточном углу двора, где располагался плац дружины, на флагшток, словно на копьё, были надеты головы тех, кого я любил. Тимоф, Деррик, Романх и князь Герхард. Их обезглавленные тела лежали рядом, и невесть откуда взявшееся вороньё в абсолютной тишине приступило к пиршеству. Самое жуткое — головы были живыми. Неизвестные враги одну за другой, как куски мяса, насадили их на флагшток, но глаза страдальцев были открыты, а губы перекосились от ненависти и боли.
— Предатель! — крикнул князь Герхард.
— Трус! — поддакнул Романх.
— Отступник! — завопил Тимоф.
— Гордец! — добавил Деррик.
Я попытался закрыть глаза, чтобы не видеть их, но это было бесполезно. Зрение шло ко мне не из глаз. Я просто видел и слышал. И никуда нельзя было деться, нигде нельзя было спастись.
— Что я вам сделал? — крикнул я.
— Предатель! — снова закричал Герхард, — ты предал своего господина, ты спас ту, что убила меня.
— Её обманули!
— Веришь ли ты хоть сам себе? — требовательно спросил князь.
Мной овладело отчаяние. Князь был прав. Можно было сколько угодно сочинять оправдания Люции, сути это не меняло. Принцесса где-то научилась волшебству, причем весьма сильному, и она хотела сбежать от нас, возможно, даже и убить. Люция знала, что Юджин придет за ней, знала и молчала. А я, как бычок на бойню, покорно последовал за ней.
— Ради юбки ты предал меня, предал Вороновье. Развратный послушник! — крикнул князь.
Я не знал, что ответить. Оправдаться было нечем. К несчастью, князь был не единственным, кто имел на меня зуб.
— Трус, — продолжил Романх, — ты жалкий трус, спрятавшийся под каретой, когда умирала твоя дружина! Твои товарищи! Твои друзья!
— Я ничего не мог сделать, ничем не мог помочь.
— Ты мог умереть вместе с нами.
— Это лишено смысла.
— Только для трусов преданность лишена смысла.
Я снова не знал, что ответить.
— Отступник! Ты продал душу ереси! — принялся за меня Тимоф, — твои мысли, словно могильные черви, поедают твой разум. Ты искушаешься всем, что видишь. Ты недостоин носить свой сан.
О, Великие Силы, кто бы знал, как мне в этот момент хотелось склонить голову и посмотреть в землю. Показать свою вину, но я не мог. Не мог, и все. И нечем мне было ответить Тимофу.
— Гордец! — продолжил Деррик, — ты любишь рассказывать истории, кичишься своими знаниями. Тебе нравится, чтобы на тебя смотрели, раскрыв рот. А на поверку твоя голова — лишь пустая куча бесполезного хлама, она ничего не стоит, если ради женщины ты предаешь друзей и лорда, а ради спасения собственной шкуры притворяешься мертвым, дабы спокойно наблюдать за тем, как гибнут те, кто тебе дорог.
Далее головы затянули общий хор. Каждая кляла меня, на чем свет стоит. Все их вопли были по делу. Они ранили меня в самое сердце. Не в эту мышцу — насос для крови, а в настоящее сердце, что я перенес в этот мир, или оно всегда здесь обитало. Я закричал, попытался переорать головы, забыться в агонии, но не мог. Рассудок не отказывал мне. Прекратить всё это было нельзя.
И тут я снова увидел шнур, он парил над флагштоком, прямо у головы князя, и уходил куда-то вверх. Это был мой выход отсюда. Но я не знал, как мне пройти через эти головы, как доказать что-то тем, кого всегда знал и любил. Нельзя же было уходить, не примирившись.
— Молю о прощении! — крикнул я.
Но головы только рассмеялись и продолжили перечислять мои грехи.
— Это твой ад! — возликовал Тимоф, — радуйся, что получил по заслугам.
И тут на меня снизошло озарение.
— Ты не Тимоф! — вскричал я.
На миг голова послушника замерла, прекратив кричать. В её глазах возник страх.
