Татьяна Тихонова - Заонежье, или Жизнь по ту сторону...
Агата уже подходила к двери, когда князь заговорил с ней, и, сильно удивившись, обернулась. Постепенно ее сморщенное лицо вытягивалось все сильнее.
— Ты два раз назвать запретное имя… Он услышать тебя, — наконец, зло прошипела она, — никогда не называть неназываемый…
Агата поводила вытаращенными глазами, ища любое волнение воздуха или складки на шторах, или теней на полу или стенах, но ничто не вызвало ее подозрения. Она вздохнула свободнее, словно до этого кто-то сдавил ей глотку, а теперь отпустил… Ложная тревога? Но сомнение все еще копошилось в ней. Кто знает?
Свей же размашисто подошел к ней и сейчас с любопытством наблюдал за ее неподдельным испугом, неужто этот Ю на самом деле так страшен…
— Дундарий, — обернулся он к обиженному домовому, — не держи на меня обиду, некогда мне рассиживаться да чаи распивать, вон, погляди на улицу… Сколько люду собралось или ты запамятовал, что погребальный костер сегодня? Да и эльфы уже коней седлают, домой отправляются Рангольф и Айин, собери им лучше чего-нибудь поесть в дорогу… — он улыбнулся, тряхнув длинными волосами, прядями падавшими на глаза.
Домовой всплеснул маленькими ручками и его нос покраснел от близких слез. "Совсем стар стал я… Зенки-то все время на мокром месте…" — подумал он с горечью.
— Неужто уже уходят… Ольсинор с тобой, значить, остается? — затараторил он, пытаясь скрыть слезы и пустыми словами заглушить волнение.
— Остается, да не надолго… — ответил Свей, проверяя ладонью на месте ли малый нож-меч в сапоге, поправляя меч на поясе.
Застегнув меховой плащ на серебрянную застежку на груди, он еще раз окинул взглядом большую залу, витражи, переливающиеся разноцветьем красок… И улыбнулся. Предстоящая дорога и тревожила его, и звала неизвестностью.
— Ну, бывай, Дундарий. Командуй домом, помогай княгине, воинам, Мокша останется за меня в помощь княгине, доверяю ему, как отец и дед доверяли…
— Нет, ты годить, князь молодой, — вдруг проговорила молчавшая до этого Агата и сверлившая недоверчивым взглядом Свея, — слушать, что я говорить буду…
Свей остановился уже у двери. Агата засеменила к нему и поманила рукой. Князь наклонился к ней, к самому накрахмаленному чепцу, из-под которого выглядывали ее глаза, словно буравчики, впившиеся в него. Он напряженно ждал, неужели эта бабуля что-то может знать о мастере Ю…
— Слушать внимательно… Ты не скоро придешь на место, где стоишь. Совсем седой придешь… Надо оставить сейчас что-то… Забыть… Чтобы вернуться.
Свей недоуменно поморщился и отшатнулся, продолжая глядеть растерянно на белый дрожавший чепец перед глазами. "Ерунда какая-то…", — разочарованно подумал он. И заторопился. Он еще раз похлопал себя по бокам, проверяя все ли на месте, Дундарий грустно подал ему его лисью шапку. Князь торопливо вышел и хлопнул дверью.
Гномица задумчиво смотрела ему вслед. В руках у нее была кожанная рукавица князя, и образ озорной Леи вставал перед старой ведуньей…
А Свей торопился на погребальный костер. Княгиня-бабка ждала его уже на красном крыльце. Тяжелая бобровая шуба, накинутая на плечи, скрывала ее всю до пят. На ее непокрытую седую голову падали и падали редкие снежинки. Свей сорвал шапку с головы, он почувствовал, как острое чувство утраты вновь подступило с болью… "Опять я все делаю неправильно, спешу… нельзя уезжать теперь…", — думал он, отчаянно мотнув головой, словно пытаясь отогнать эти мысли. А бабка Алена укоризнено смотрела на него."…уже знает, что я покидаю Древляну" — продолжал корить себя Свей и поежился от ее неуютного взгляда.
Но княгиня вдруг смягчилась. Она почувствовала смятение внука. Слабая улыбка тронула ее побелевшие губы, и она сказала:
— Делай, как велит тебе твое сердце, Свей… Один раз ты уже покинул нас в трудный час, но тогда же ты спас Древляну… Мне ли упрекать тебя, если я вижу, как бросаешься ты отчаянно в самое пекло… Вот и теперь… — голос ее задрожал, — вот и теперь, — княгиня нашла в себе силы отогнать предательскую слабость, — я желаю лишь одного — чтобы ты вернулся, внук… Ты, все, что у меня осталось на этом свете, Свеюшко… Мы все будем тебя ждать…
2
— Вот ты знаешь, Мокша, побывал я опять в жаркой Марвии… — Схлоп повернул к лесовичу свое круглое, раскрасневшееся лицо и говорил, довольно жмурясь, словно толстый старый кот, развалившись на широкой лавке, — … и опять понял, что ничего нет мне милее моей опушки. Ну, вот разве не благодать, скажи? Выйдешь по утру… птица какая вспорхнет, прочвикает, роса умоет… или снежок там… и тишина. Опять же кажный, кто в город идет, ко мне заглядывает… Да-а… — он вдруг помрачнел, — многие, кого я раньше знал, не придут больше ко мне… Ну, давай, Мокша, помянем их добрым словом…
Лесович не откликнулся, повалившись головой грузно на свернутую овечью шкуру, он спал. Все утро Мокша пробродил по лесу, и теперь сон сморил его… Гном махнул рукой, дотянулся до резного ковшичка Мокши, чокнулся и, расплескивая по бороде брагу, отпил добрую ее порцию. Мокша приоткрыл глаза и невозмутимо проговорил, словно и не спал вовсе:
— Помянем…
И потянулся за ковшичком.
Схлоп захохотал довольно, отломил серого, ржаного хлеба, печеного вперемешку с семечками подсолнуха, как он любил, и протянул другу. Головка разрезанного на четверти лука источала пряный аромат, смешиваясь с апетитным запахом солонины. Гном дорезал большими ломтями кусок мяса и опять принялся жевать, сыпля крошками на свою лохматую заячью душегрейку.
— Ведь на самом энтом месте почитай, Мокша, князь наш смерть от руки дочери принял… — не мог Схлоп долго молчать, а лесович, наоборот, молчалив был сегодня. — И как только рука у нее поднялась, ума не приложу…
— Говорил же Дундарь, что листок у нее нашли от Изъевия, — проговорил Мокша, привставая, чтобы вернуть ковш на место, — знать помогал он ей, вел ее. Сам же знаешь, что, если завладел кем оборотень, то, что угодно заставит он сделать. А письмецо рукайя принес в город. Видимо, совсем тяжко людям уж было, никто его не приметил, прошел он до самого княжьего дома… И псы не учуяли… Опять же непонятно… Да-а, во всем рука Изъевия видна, Схлоп.
Небольшая печь уютно потрескивала дровами, распространяя приятное тепло. В стойле всхрапывали лошади.
Вскоре рука Схлопа вскинулась лениво из-за стола и привычно погасила щелчком свечу.
Оба друга, по природе своей отшельники, вот уже второй день не показывались в городе…
На следующий день, с утра пораньше Мокша ушел в лес"… душу потешить, зайцев пострелять…", а Схлоп принялся печь топить, припасы проверять, смотреть — не хозяйничал ли здесь кто без него… Но все было на месте, старый Ольсинор добро закрыл выход, а"…князюшко жизнь положил, чтобы в подземный ход орки не вошли…" — шмыгал носом добряк гном и подливал себе из жбанчика браги — на помин…
