Андрей Зинчук - ОЧЕНЬ Петербургские сказки
– Я? А разве это теперь возможно? Без Зеленого стеклышка?
Но что тоненький голосок пищит опять:
– На то он и бессмертный, Кащей-то! Ты смахни снежок с сугроба, Маша, смахни… Видишь, сколько его еще под снегом? Пусть и не совсем зеленого, пусть голубоватого или даже вовсе серого волшебства… Решай!
Под ногами Маши взрывается маленькая хлопушка и в воздух взлетает небольшое разноцветное облачко конфетти. И Маша вконец теряется:
– Да! Я хочу! То есть, нет! Я… – она растерянно окидывает взглядом заваленный сугробами и насквозь вымороженный за долгие годы двор, нависшие над ним с крыш домов многотонные снежные языки и гигантские сосульки, и растерянно тянется за кусочком старого грязного льда
Ужасное видение (как будто кто-то отмотал пленку фильма назад и вновь ее запустил) проносится перед нами в волнистой дымке: Маша опять стоит в темном подвале рядом с котлом, где бушует страшный огонь истомившегося Прометея-Синича с солнцем на удивительных крыльях. За окном подвала сверкает разноцветными огнями "кремлевская" новогодняя ель, а напротив нее улыбаются Воркис с Алибабой Викторовной Яицких. Где-то тяжело и гулко бьют часы, отмеряя первые удары из положенных им двенадцати…
– Я… Я… – начинает мяться Маша и никак не может подобрать нужных слов, и осекается, потому что замечает влетевшего во дворе Помогая. (На то он все-таки и Помогай, этот фольклорный, то есть, настоящий народный герой!)
– Стой, Маша! Стой!… – издалека кричит он. – Он смеется над тобой! Все внутри человека, в его душе. Как и Зеленое стеклышко детства – навсегда! И свобода, и счастье, и настоящая любовь… Не ее ли ты ждешь? – Помогай едва успевает притормозить возле сугроба, чтобы не налететь на Машу.
Молчит Маша, не знает, что ему ответить.
– То, что ты видишь вокруг – это, конечно, еще не взаправдашняя весна, а только небольшая оттепель, из тех, что случаются даже среди лютой зимы, -продолжает втолковывать Помогай. – Завтра может вновь ударить мороз. Но через семь дней наступит Рождество. А для многих и многих вера в него и есть истинное бессмертие! И для твоей бабули тоже! Думаешь, она не догадывалась, чем кончится эта история, отправляя тебя в ночь?
И опять в ответ Маша лишь тяжело молчит.
– Видишь, узкой улицей бегут сюда со всех ног два человека? Это твои родители, Маша!… Они страшно соскучились по тебе! И еще тебе от Фрявы привет! – с отчаянием заключает Помогай.
Услышав о Фряве, Маша, наконец, расклеивает пересохшие губы:
– Может быть, Фрява была права и она, настоящая, все-таки есть?! Наверное, и океаны тоже где-нибудь есть, а не только наш фонтан?…
Однозначного ответа на эти вопросы, разумеется, нет. И во дворе наступает тишина. Слышно, как где-то звенит противный школьный звонок, и слышится голос, чем-то напоминающий противный голос Алибабы Викторовны Яицких: "Перемена закончилась! Все на урок! Все-все на урок!" И голос, похожий на голос юного "Дыркиса", отнимающего у маленьких детей игрушки – видимо, к этому времени они уже сбежали из фонтана.
– Звонок на урок… А я ведь так ничегошеньки и не знаю! – одними губами шепчет Маша и едва заметно улыбается, по-прежнему сжимая в кулачке кусочек льда. И вдруг, что-то сообразив, с облегчением добавляет: – Значит, Рождество будет через семь дней?… Тогда… Видимо, и Алибаба Викторовна, и все остальные об этом забыли, но совсем нетрудно посчитать: сегодня первое января! А бабуля мне говорила… И это, конечно, правильно: у школьников всегда в это время… начинаются каникулы!!! Да?
КОНЕЦ ФИЛЬМА
Эта невеселая улыбка и отпечаталась на последнем кадре, сделанном роботом-невидимкой: кончилась сказка, началась какая-то новая история и, похоже, в Счастливом Городе появился первый не очень счастливый человек.
Роботу-наблюдателю был послан бодрящий сигнал, после чего тот очнулся от электрического сна и лихо покатил на базу, откуда некогда был отправлен в путешествие. А ученые, собравшиеся на Первый Всемирный конгресс, посвященный проблемам человеческого счастья, вздохнули и принялись писать научный комментарий к увиденному.
Показания трех лабораторных мечтателей, несмотря на то, что они не сговаривались, в общих чертах совпадали. Из чего можно было сделать вывод, что все они практически одинаково видели иллюзорный мир. А это в свою очередь могло означать только одно: этот мир в самом деле существовал и жил хоть и во взаимосвязи с реальным миром, но по своим, еще до конца не исследованным, законам. Существовал и Счастливый Город вместе с Машей, Фрявой, Помогаем, Воркисом, Алибабой Викторовной и дядей Костей. А также Машиной бабушкой, Рабочим человеком, Машиными родителями и подругами и другими населявшими его людьми. Что же касается дяди Кости… То он тоже, как это ни странно, оказался мечтателем. Мечтателем в воображаемом мире, – то есть дважды мечтателем или мечтателем в квадрате. А идеи, реализованные им в лабораторных условиях волшебной сказки, оказалась столь заразительны, что их отголоски долетели и до нашего реального мира, вскружив в нем многие некрепкие головы…
Но это уже совсем другая история.
ДОЩЕЧКА ЧЕРЕЗ ЛУЖУ
Глава вторая
…что вовсе не опечатка: история в самом деле начинается со второй главы по причине, которая станет понятна из дальнейшего повествования
Это был заброшенный пионерский лагерь. Еще недавно тут копошилась под присмотром вожатых пионерская жизнь, топталась теплыми вечерами на танцплощадке, проносилась по стадиону, где, взлетев на флагштоке, расцветал под солнцем синий, спортивный, почти свободный флажок. Теперь же в лагере было тихо. Лишь мелькали в разросшихся кустах какие-то бледные непионерские тени да блестел в лучах уходящего в этих местах каждый раз словно навсегда солнца Финский залив. Лето неумолимо летело к концу. (Видимо, оттого оно и названо "летом", что так быстро пролетает, в отличие от зимы или осени, которые обычно стоят как обмороженные.)
Рассветало. На крыльце одного из опустевших бараков (которые в прежние времена мы кокетливо называли корпусами) под развешенным бельем сидели какие-то две: бабки не бабки, женщины не женщины, а так, непонятно что. В ватниках.
– Аглайка-то… На пятый круг пошла, оглашенная! А число сегодня, интересно, какое? – спрашивала молодая, та, которую впоследствии мы будем называть Лизкой.
– Число!… Какое может быть число ни свет ни заря? – начинала ворчать старая, зовущаяся Петровной, при этом как-то неожиданно заразительно – от уха до уха – зевая.
– Опять "чотьверг", что ли? – вновь лениво спрашивала Лизка, изо всех сил борясь с ответной зевотой, но так и не сумев ее превозмочь.
