Вероника Иванова - Раскрыть ладони
Встаю, делаю вид, что кланяюсь. По крайней мере, за поклон мое движение вполне может сойти. И сходит, судя по насмешкам на безусых лицах.
Бляха, удостоверяющая, что мое имя внесено в Регистр, спрятана в сумке, так что для кавалькады юных любителей охоты я или селянин, или слуга из близлежащего поместья, или подмастерье, отлучившийся из города по делам своего хозяина. Так будет даже лучше. Все равно гордиться нечем.
— Так чем занимаешься?
А заводила у них девица. Румяная, бойкая, с отрывистыми движениями. Такая нескоро выйдет замуж, потому что ей ни один мужчина по нраву не придется. Да и не красавица. Это в ближайшие годы, пока лицо будет оставаться свежим и юным, вроде и кажется смазливой, а когда начнет взрослеть… Слишком крупные черты. Но зато характер есть, а он обычно многое искупает.
— Рыбу ловлю.
— Ры-ы-ыбу? — Насмешливо тянет охотница. — Что-то у тебя ни сетей, ни удочки нет. Врешь благородным господам?
— Почему же вру? Не вру ни слова.
— А чем докажешь?
Я для тебя кто, милая? Ярмарочный шут? Извини, праздник еще не наступил.
— Надо доказать?
— Это в твоих интересах.
И хлыстом нарочито многозначительно поигрывает… Ясно. Просто так от меня не отвяжутся.
Один ботинок долой. Второй. М-да, подметки начинают болтаться, надо будет зайти к сапожнику, подновить. Штаны закатаем выше колен. Не хватало мне еще в мокрой одежде шататься! На жаре подхватить простуду легче легкого, а болеть нельзя. Ни-ни.
Хорошее дно в озерце, песчаное. Правда, песок грубоват, но сейчас для усталых ступней лучшего ковра не придумаешь. Потешу публику, а заодно передохну. Рыбу, значит, хотите увидеть? Будет вам рыба.
В воде тоже есть нити. Свои. Они гуще, чем в воздухе и ощутимее, но зато и движение можно уловить издалека. Задолго до того, как твой противник почувствует опасность.
Нырк! Ладонь раздвигает водяные пласты не хуже юркого угря, следует за потревоженными нитями, нащупывает чешуйчатое тельце, пальцы подцепляют рыбину за жабры и тянут вверх. На воздух.
Карпик. Небольшой, но и такого хорошо пожарить на обед. А еще можно сварить похлебку.
— Вот и рыба.
Девица разочарованно кусает губу:
— В самом деле… Давай ее сюда, получишь монету.
Смотрю на гордо вздернутый нос и уверенную посадку голову. Долго смотрю. Потом ослабляю захват, и карп, воспользовавшись случаем, выскальзывает из моих пальцев обратно в воду. Возвращается домой.
— Ой, уронил.
— Смеяться вздумал?!
И в мыслях не было. Мне сейчас вообще не до смеха.
— Давно тебе никто не показывал, как господам служить?
— Да ну, пусть его… Мы только теряем время, — попробовал урезонить девицу один из ее спутников.
— Хорошо, не станем задерживаться. Ты! — Взмах хлыстом в сторону сопровождающих охоту слуг. — Поучи-ка его!
Каблуки изящных сапожек, выглянувшие из-под юбки, впиваются в лошадиные бока, поднимая животное едва ли не на дыбы, и кавалькада во главе со вспыльчивой предводительницей уносится прочь.
Ярко-желтые, синие, изумрудные, алые полотнища ткани над лошадиными крупами. Стая беспечных бабочек. Где-то совсем рядом люди убиты горем, но вам нет никакого дела до чужих бед… Наверное, так и следует жить. И мне пора бы научиться.
— Шутник, значит?
О, мне достался настоящий брат-близнец Дрора. Столь же сосредоточенный на исполнении приказа, пусть и дурацкого. А вот арапник, кольца которого привычно разматывают мозолистые руки, серьезная вещь, может изуродовать. Или забить до смерти. И хотя подобной задачи перед слугой не ставили, надеяться на пощаду глупо. Потому что властью для того и наделяют, чтобы ее пользовались.
— Знаем мы таких шутников… Только они долго не смеются.
С нескрываемым сочувствием вдыхаю и выдыхаю жаркий летний воздух:
— Над тобой не смеяться, а плакать впору.
— Это еще почему?
— А ходишь по краю, сам того не замечая… Вот-вот ведь оступишься.
Он не понял шутку, потому что я не шутил. Кончик кожаного жала дернулся, готовясь взмыть в воздух и добраться до намеченной жертвы.
Почему меня никто никогда не слушает? Предупредил же. По-честному. А помрет, обижаться будет… Хотя, могут ли мертвые обижаться на живых?
С кнутом справиться не труднее, чем с ножом. Правда, уйти от удара не получится, но оно мне и ни к чему. Мне нужно поймать, удержать, подтянуть и…
Занавеси колыхнулись едва заметно, но сие обстоятельство следовало списать на везение метателя, а не на умысел, потому что и я сам не взялся бы рассчитать бросок, неспособный потревожить пространство. Соединенные шелковым шнуром свинцовые шарики, бешено кружась, пронеслись над дорогой, наткнулись на шею моего противника и с веселым свистом обвились вокруг нее. Мужчина почувствовал неладное слишком поздно, ослабить удавку или подставить под нее пальцы не успел и, спустя вдох, рухнул лицом в траву. Только ли от удушья? Не знаю. Говорят, незаметных глазу способов отправить человека за Порог придумано столько, что хватило бы на всех ныне живущих.
Я немного полюбовался на шею несостоявшегося палача, ядовито синеющую под витками шнура, потом повернулся к своему… м-да, спасителю, как ни крути. Хотя из этих рук я не хотел бы принимать ни жизнь, ни смерть.
— А ты беспокойный, — заметил убийца, поправляя складки лавейлы, сбившейся на сторону во время поспешного броска.
— Как хочу, так и живу.
— Смотри, если пыл не умеришь, долго не протянешь.
— Тебя не спросил!
— О, мы сменили тон? Браво! Неужели я, наконец-то, вижу на твоем лице какие-то человеческие чувства?
Он еще будет издеваться? Сволочь. Да, я стараюсь мало двигать мышцами, потому что иначе онемение становится заметным для окружающих. А перекошенное лицо никого не красит.
— Что тебе нужно?
Беспечно пожимает плечами:
— Ничего.
— Тогда зачем ты здесь?
— По делу. Я, знаешь ли, тоже заказы беру. Только не на чарование.
— Охотишься на кого-то из этого молодняка? Скатертью дорога.
Убийца тряхнул вороной челкой и с деланным возмущением обратился к синей вышине:
— Как низко пал наш мир! Даже простой благодарности за благое дело не дождешься.
— Я не просил помогать. Сам бы справился.
— Знаю. Только не твое это призвание, убивать. Да и… Слышал, как говорят? Мастер, проливающий чужую кровь, теряет свой Дар. С каждой капелькой.
— Я не верю в легенды.
Во взгляде, удивленно вернувшемся с небес на землю, сверкнуло искреннее сожаление:
— А они в тебя? Вдруг да верят? Так что оставь мне мое, а сам делай то, что у тебя хорошо получается!
