Александр Лидин - Пески смерти
— И тем не менее, отец Павел, я бы хотел добраться до Гоцлара. Дело тут не в сокровищах, хотя они тоже вещь необходимая… В этом древнем городе хранятся знания…
— Знания дарит нам Бог, — перебил меня отец Павел, — а если они не освящены его дланью, то не знания это, а бесовщина… Однако, — отец Павел внимательно, испытующе посмотрел на меня, — давайте спустимся в подвал нашей церкви, там хранятся прелюбопытнейшие документы, познакомившись с которыми ты, сын мой, изменишь свое решение.
И, повернувшись, святой отец размеренно пересек церковный зал, направляясь к одному из темных альковов. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Нет, что бы там ни говорил отец Павел, я знал, что все равно отправлюсь на поиски древнего города, но мне было интересно, какие же доводы собирался привести он для того, чтобы отговорить меня.
В алькове он снял со стены две керосиновые лампы, зажег их, а потом передал мне одну из них.
— Внизу нет электричества, сын мой, потому что не терпит искусственный свет того, что скрывает святая земля, а ступени старые, хорошенько смотри под ноги.
В первый момент я не принял его слов с должной серьезностью. Церковь была довольно новой. Ей от силы было лет пятьдесят, так что сначала предостережения отца Павла показались мне излишними. Однако чем дальше я спускался по винтовой лестнице, уходящей из бокового алькова в глубь земли, тем больше удивлялся.
Вначале это была обычная лестница, но только уж очень длинная. Я предполагал, что мы просто спустимся в подвал церкви, но все оказалось не так просто. Мы забрались гораздо глубже всякого подвала, а потом отец Павел огромным ключом отпер еще одну дверь, и мы прошли узким коридором метров двести. Теперь мы точно были не под зданием и находились либо под кладбищем, прилегавшим к церкви позади, либо под арабским кварталом. Дальше была еще одна винтовая лестница, но более древняя, с выщербленными ступенями и стенами искрошившегося старого кирпича. И еще один коридор, еще одна толстая каменная дверь, поворачивающаяся на шарнирах. За ней лежал небольшой зал, откуда в разные стороны расходилось несколько коридоров — все они были завалены гигантскими камнями. Я хотел было спросить отца Павла, куда они раньше вели, но не рискнул нарушить мертвую, зловещую тишину, которая царила в подземельях.
Кроме того, в дальнем конце зала начиналась широкая лестница с изукрашенными перилами. Она тоже вела вниз — этакий парадный вход в преисподнюю. По обе стороны от лестницы замерли чудовищные химеры.
Камень древних скульптур покрывали трещины, часть фрагментов отсутствовала, отчего чудовища выглядели еще более зловеще. Я на мгновение замер, разглядывая их, но отец Павел прошел мимо, даже не взглянув на ужасные изображения. Особенно же меня поразили перила. Не могу сказать наверняка, но было в них что-то неправильное, нечеловеческое, да и казались они много выше, чем если бы предназначались для людей обычного роста… Великолепная резьба по камню, такая тонкая, что в мигающем свете лампы каменные скульптурки словно готовились вот-вот ожить… Однако сюжеты… В какой-то миг мне показалось, что я попал в застенок самой суровой испанской инквизиции. Тут были скульптуры, изображавшие всевозможные пытки со всей отвратительной реалистичностью. Не в силах дольше разглядывать их, я зажмурился, лишь через узкую щелочку между веками следя за огоньком лампы отца Павла, шедшего впереди.
И тут я чуть было не поплатился за свою излишнюю брезгливость. Эта лестница! Тут не только перила были нечеловеческими, но и ступени. Если первая отстояла от второй на высоту, привычную для шага человека, то расстояние между второй и третьей ступенью оказалось вдвое больше. Точно так же как расстояние между третьей и четвертой. Между четвертой и пятой вновь всего один человеческий шаг — далее цикл повторялся.
«Парадная» лестница оказалась много короче винтовых. Она привела нас в широкий коридор, уходящий дальше во тьму. Единственная разница между ним и его предыдущими клонами заключалась в том, что он был чуть шире и залит водой, которая местами доходила мне до колена.
Но и это препятствие не остановило отца Павла. Подоткнув полы рясы за пояс, он решительно направился вперед. Мне вновь ничего не оставалось, как последовать за ним.
Справа и слева открывались темные ниши полукруглых проходов, но отец Павел уверенно шел вперед. Потом была еще одна лестница, ведущая наверх, по которой мы вышли на небольшой балкон. Зал, лежавший перед нами, освещался десятком факелов, воткнутых внизу вдоль стен…
Интересно, кто их зажигал, кто менял? Мысль об этом пришла мне в голову только сейчас. Неужели и другие служители церкви знали об этом зале, сокрытом глубоко под землей? Но не сам зал, не странное подземелье с ужасающими скульптурами поразило меня больше всего, а чудовищное создание, которое было приковано к четырем каменным колоннам в центре.
Длиной грязно-серая тварь была метра в два с половиной и имела бочкообразное тело, с обеих сторон которого торчало два огромных крыла. Сверху и снизу тело сильно суживалось, снизу его венчало нечто напоминающее клубок толстых корней-щупалец. Более тонкие щупальца змеились из складок тела в великом множестве. И все это извивалось, дергалось, пытаясь освободиться.
Я замер, разглядывая ужасную тварь, не в силах произнести ни единого слова.
Однако чудовище ничуть не смутило отца Павла.
— Вот один из обитателей Гоцлара, — начал отец Павел. — Некоторые называют их Старцами. Вот истинные хозяева проклятого города, — и замолчал, словно ожидая, какой эффект произведет на меня это чудовище. Но я стоял молча, рассматривая порождение иного мира. Что я мог сказать батюшке? Что забрал карту дороги в Гоцлар из рук еще более отвратительного создания, восставшего из гроба?.. — И вот, взирая на это проклятое Богом создание, ты, сын мой, станешь утверждать, что сокровище Гоцлара не чуждо людям? Что нужно вытаскивать ужасные древности в наш пресвященный и обласканный Богом мир?.. — он говорил и говорил, но я словно не слышал его слов. Вместо них в уши мне прокрался странный шепот.
— Помоги мне… Нет сил больше терпеть… Тьма и оковы убивают меня… — это было произнесено на языке, который обычному человеку показался бы набором гортанных скрипучих звуков. Но мне… я отлично понял, о чем говорит это существо, и было в его голосе столько боли, столько надрыва, что я, невольно шагнув вперед и вытянув руку, ответил ему на том же языке:
— Потерпи. Боль когда-нибудь уйдет, и за муки наши нам воздастся.
Когда я произнес первые слова, отец Павел отпрянул. Он уставился на меня, выпучив глаза, а потом начал креститься и шептать молитву, словно хотел отогнать от себя дьявола.
