Валерий Елманов - Перстень Царя Соломона
Но теперь отца в живых не было, и никто не мог запретить Ицхаку их читать. Правда, понял он не так уж много – сказался жесткий лимит во времени. Книги-то все равно надлежало отдать компаньонам отца, а кроме того, изложенное в них не сулило ни власти, ни прибыли, ни удачи в торговых сделках. Голый практицизм возобладал, и начинающий купец с легкой душой вернул их, но не все, оставив «Сеферисцира» и «Зогар», да еще один небольшой свиток, где говорилось о легендарном перстне царя Соломона.
С двумя первыми он решил разобраться попозже и уж ни в коем случае не дожидаясь своего сорокалетия, а свиток… В нем-то как раз имелось все – и тайна, и магия, и исполнение любых желаний. Там же автор сухим, деловитым тоном с обилием всевозможных подробностей излагал, как привести перстень к послушанию своему новому владельцу, как заставить творить нужные хозяину чудеса и прочее. А его описание Ицхак и вовсе выучил наизусть.
Сказка? Выдумка из далеких времен? Как бы не так! Окольными путями молодой купец выяснил, что к полусказочному повествованию всерьез относятся весьма уважаемые люди, например, те же отцовские компаньоны. Получалось, что… Впрочем, какое это имело значение, если не хватало мелкого пустячка – самого перстня.
Нет, прагматичная натура новоявленного купца и тут взяла верх – он не забросил все дела в угоду поискам легендарного сокровища, предпочитая иметь синицу в руках, а желательно – две-три, нежели, задрав голову, с тоской смотреть на небо в надежде даже не поймать, а хотя бы просто увидеть таинственного журавлика.
Потому его младшие сестры Лея и Рахиль не знали ни в чем отказа и считались выгодными невестами, а брат Шлёма, названный так в честь деда, учился в Неаполитанском университете и уже одолел семь свободных искусств1, получив за тривиум степень бакалавра, а затем за квадривиум – магистра. Сейчас умница Шлёма вовсю осваивал медицину, которую так и не успел осилить сам Ицхак.
За семь лет купец заматерел, ни на минуту не забывая считать и подсчитывать, а мечта найти перстень изрядно поблекла, хотя и не исчезла полностью. Придавленная ворохом повседневных забот, она продолжала потихоньку тлеть – недаром молодой еврей слыл завсегдатаем ювелирных лавок Любека, Магдебурга и других городов, через которые чаще всего пролегали его маршруты. Торговцы драгоценностями хорошо знали о пристрастиях Ицхака к старинным украшениям, особенно к золотым перстням с рубинами. Дабы ювелиры и впредь оставляли их для выгодного покупателя, Ицхак иной раз кое-что покупал, хотя отлично знал – не он. Впрочем, купец и тут никогда не жертвовал выгодой в угоду давнему увлечению – он и здесь все тщательно просчитывал и купленное всегда перепродавал за более высокую цену в другом городе.
Временами Ицхак, хотя с каждым годом все реже и реже, с грустью вспоминал Неаполь, университет, жаркие философские споры, в которых он частенько принимал участие. Вспоминал и удивлялся – не получая от них ни малейшей выгоды, он и сейчас с огромным удовольствием был бы не прочь подискутировать, вот только не с кем. Если с иноверцами, то имелся риск нарваться на крупные неприятности, а среди соплеменников тоже ни в коем разе нельзя выказывать ни малейших сомнений чуть ли не во всех вопросах, иначе могут заподозрить нестойкость в вере, а это сулит убытки в торговых делах.
По той же причине – выгода! – он не чурался благотворительности, давно просчитав, как выгодно не просто слыть среди единоверцев истинно праведным, но и человеком, претворяющим свою веру в добрые, богоугодные дела. Это сулило хорошие кредиты, скидки в ценах и так далее. На деле же Ицхак давно уверился в том, что Яхве помогает лишь тем, кто упорно помогает сам себе, и не факт, что всегда – достаточно вспомнить отца, а потому на высшие силы лучше не полагаться вовсе. Вместо этого гораздо проще опереться на почти магическую власть серебра и золота.
По нынешнему подсчету выходило, что как бы сам купец ни желал обратного, но, чтобы Лея и Рахиль по-прежнему не знали ни в чем нужды и оставались лакомым кусочком даже для высокоученых сыновей ребе, чтобы умница Шлёма и дальше постигал азы благороднейшей из наук, он, Ицхак, должен взять на себя грех предательства и честно поведать обо всем властям, точнее, ее представителю, сидящему напротив.
Поведать как на духу, невзирая на то, что это была та самая власть, которая спустила под лед всех полоцких евреев, живших в городе, не пощадив ни стариков, ни женщин, ни детей. Та самая, которая в своей жестокости забыла о великом праве победителя – праве на помилование слабых. Та самая, которая оказалась столь загадочной, что отвергла не только мольбы – это как раз понятно, ибо кто в этом страшном мире станет слушать причитания детей Яхве,- но и откуп. Напрочь, без колебаний, не став даже прикидывать возможную выгоду. А ведь сулили немало, по тысяче польских золотых за каждую помилованную душу. Если перевести на рублевики, получится, конечно, меньше, триста сорок два и еще один неполный, без пяти алтын, но ведь за каждого.
Да, действительно, в жизни бывают ситуации, где не в силах помочь серебро с золотом. Редко, но случаются, хотя… Может, этого самого золота было попросту недостаточно, только и всего? И если бы отец имел в Полоцке не одну тысячу, а десять, как знать, как знать…
Разумеется, Ицхак с удовольствием промолчал бы. Насолить чрезмерно жадной власти в память об отце приятно само по себе, даже при отсутствии материальных выгод, но сейчас молчание становилось слишком опасным для самого купца.
Понятное дело, что синьора Константино не ждет ничего хорошего, когда он попадет сюда, но что поделать, коли такова воля Яхве. Хотя навряд ли Монтекки его настоящее родовое имя. Да и в том, что Константино итальянец, Ицхак тоже успел усомниться. Даже если он и впрямь покинул родину в глубоком детстве, память должна была удержать и сохранить хотя бы несколько родных слов, а синьор Монтекки не знал и десятка, откликнувшись лишь на одно-единственное, в самом конце разговора, уже прощаясь с Ицхаком и вымолвив «ариведерчи». Хотя теперь-то как раз не имеет значения, кто Константино на самом деле, поскольку он, Ицхак, памятуя о младших сестрах и брате, должен выполнять волю судьбы и сказать улыбчивому незнакомцу от ее Имени «ариведерчи».
Он еще продолжал колебаться, хотя понимал, что одно его молчание уже говорит о многом. Да что там – оно красноречивее, чем сам ответ, что подтвердил и Митрошка:
– Я ведь все равно сведаю, но тогда, выходит, сговор у иноземца с тобой. Стало быть, и говоря иная будет, да не тут, в светлице, а пониже, в темнице,- забалагурил он, продолжая пытливо смотреть на купца, и тот не выдержал.
