Джон Толкиен - Хоббит, или Туда и обратно (пер. В. Маториной)
Утром Гэндальф повторил то же самое. Итак, путникам ничего не оставалось делать, как наполнить бурдюки водой из чистого источника перед Лесом и развьючить пони. Груз распределили насколько смогли справедливо, хотя Бильбо его доля показалась невыносимо тяжелой, и тащиться с таким мешком за спиной много миль совсем не хотелось.
— Не волнуйся! — сказал Торин. — Мешок полегчает гораздо быстрее, чем ты думаешь. Будут кончаться продукты, мы еще пожалеем об их приятной тяжести.
Наконец, они повернули лошадок мордами в сторону дома, сказали им «До свиданья», и пони весело затрусили на юг, помахивая хвостами. Бильбо мог бы поклясться, что видел, как из тени под деревьями вышел кто-то темный, похожий на медведя, и неуклюже потопал вслед за пони.
Наступило время прощаться с Гэндальфом. Несчастный Бильбо сидел на земле и напрасно мечтал оказаться за седлом мага.
Он попробовал заглянуть в Лес сразу после завтрака (надо сказать, весьма скудного), и ему показалось, что из дня он шагнул в ночь. Лес был мрачным и таинственным. «Словно ждет и следит», — подумал хоббит.
— До свиданья! — сказал Гэндальф Торину. — И остальным до свиданья! Теперь ваш путь — прямо через Лес. Не сходите с тропы! Если собьетесь с пути, шанс найти дорогу — один из тысячи. Вы тогда не выберетесь из Лихолесья, и мы больше никогда не встретимся, потому что вас уже никто не увидит!
— Неужели обязательно надо туда идти? — простонал хоббит.
— Надо! — сказал маг. — Надо, если вы хотите оказаться по ту сторону леса. Или идите, или откажитесь от цели Похода. А вас я еще не собираюсь отпускать домой, господин Торбинс! Вам должно стать стыдно от подобных мыслей. Вы теперь вместо меня должны заботиться обо всех гномах! — и маг засмеялся.
— Нет, нет! — сказал Бильбо. — Я не это имел в виду. Я хотел сказать, нет ли здесь обходного пути?
— Есть, если хочешь протопать еще миль двести к северу, а потом вдвое больше на юг. Думаешь, там безопаснее? Да в этой части мира ни одной безопасной дороги нет! Помните: вы на краю Глухоманья и можете встретиться с чем угодно. Не успели бы вы обойти Лихолесье с севера, как попали бы прямо к подножью Серых Гор, а там кишмя кишат гоблины и орки самых худших пород. А сунетесь обходить Лес с юга, попадете в Чародейские земли, — даже тебе, Бильбо, не надо, наверное, много рассказывать про черного Чародея? Я бы не советовал и близко подходить к местам, на которые падает тень его Черной Башни. Повторяю: в Лесу не сходите с тропы, надейтесь на все хорошее, и если вам очень повезет, то вы, может быть, однажды выйдете из Леса к Большим Болотам и увидите за ними на северо-востоке Одинокую Гору, где живет дражайший Смог. Надеюсь, что он вас не ждет.
— Нечего сказать, утешил на прощанье, — пробурчал Торин. — До свиданья! Если ты с нами не идешь, лучше уходи скорее!
— Тогда в самом деле до свиданья! — сказал Гэндальф и повернул лошадь на запад. Но он не мог побороть соблазн оставить за собой последнее слово и поэтому, прежде чем скрыться из глаз, обернулся, приложил ладонь ко рту и прокричал:
— До свиданья и будьте благоразумны! Берегите себя и не сворачивайте с дороги!
Затем он пустил лошадь галопом и исчез.
— До свиданья, и убирайся, раз ты так! — заворчали гномы, рассердившись больше оттого, что действительно очень огорчились.
Начиналась самая опасная часть пути. Каждый взвалил на спину свой груз — тяжелый мешок с провизией и бурдючок с водой, — потом повернулись спиной к свету, который обливал приветливую долину, и вступили под полог Леса.
Глава восьмая
МУХИ И ПАУКИ
Они шли цепью.
Начавшись под аркой из двух склоненных друг к другу деревьев, очень больших, очень старых, обвитых плющом, обросших лишайником, почти без листьев, тропа вилась темным узким туннелем между стволами, и чем дальше они углублялись в лес, тем меньше становилось светлое пятнышко дня позади и тем глубже — тишина. Наконец, стало так тихо, что каждый шаг, казалось, отдавался громом, а деревья при каждом звуке словно наклонялись и прислушивались.
Темнота оказалась не абсолютно непроницаемой. Справа и слева была как бы темная завеса, за которой в зеленом сумраке угадывалось движение. Иногда ее протыкал тонкий луч света, пробившийся через кроны (если ему везло, и он не запутывался где-то вверху). Потом свет появляться перестал.
В лесу жили черные белки. Как только любопытные глаза Бильбо привыкли к сумраку, он стал их различать: иногда они бесшумно перебегали дорогу и скрывались за стволами.
Потом появились странные звуки, будто кто-то посапывал, шелестел и трепыхался в подлеске, и шевелил кучи листьев, опавших с деревьев, но кроме белок никого видно не было. Противнее всего казались тенёта: густая паутина с необыкновенно толстыми нитями тянулась от ствола к стволу, опутывала нижние ветки вдоль тропы, но ни разу ее не пересекла. То ли тропу берегло неведомое волшебство, то ли были другие причины — путники не знали.
Наши путешественники очень скоро почувствовали к этому Лесу такое же отвращение, как к пещерам орков. Здесь, казалось, было еще меньше надежды найти выход, чем в горах. Но надо было идти, и они шли, шли, шли, мечтая увидеть солнце и небо и почувствовать дуновение ветра на щеках. Здесь под кровлей сомкнувшихся крон воздух замер и царили мрачная темнота, тишина и духота. Даже привычные к подземельям гномы чувствовали себя плохо, хотя в пещерах подолгу не видели солнечного света, а хоббит, очень любивший свою норку, но всегда старавшийся проводить летние дни на солнышке, медленно задыхался.
Хуже всего были ночи. Наступала кромешная тьма; не та темнота, которую мы так называем, а по-настоящему кромешная, абсолютно черная. Бильбо подносил руку к самому носу и все равно ее не видел. Сказать, что они не видели ничего, было бы, однако, неправдой: они видели глаза. Спали они, тесно прижавшись друг к другу и выставив часового. Когда наступала очередь Бильбо дежурить, он различал в темноте таинственный блеск, а иногда пару желтоватых, красноватых или зеленых глаз совсем рядом. Потом глаза медленно гасли и снова появлялись с другой стороны: отвратительные, бледные, выпуклые… Когда глаза пялились на них сверху, с нависших над тропой веток, путникам становилось совсем страшно. Меньше всего Бильбо нравились какие-то белесоватые глаза-шары. «У животных таких не бывает, это насекомые, только очень уж велики», — с отвращением думал хоббит. Хотя было еще не очень холодно, они пытались ночью жечь костры, но скоро перестали. Огонь привлекал сотни глаз, которые собирались вокруг, но разглядеть тех, кому глаза принадлежали, ни разу не удалось. Костерок темноту не пробивал, а твари, видно, были осторожными. И от костра было хуже, потому что на него летели громадные черные, как трубочисты, летучие мыши и тысячи черных и серых ночных бабочек. Они лезли в лицо и садились на уши, это было совершенно невыносимо. Так что от костров путники отказались и ночами дремали сидя, прижавшись друг к другу в огромной страшной тьме.
