Роджер Желязны - Ночь в одиноком октябре
— На самом деле это довольно легко.
— Так, может быть, ты попробуешь вычислить, где сейчас тот полицейский, которого мы скинули в реку?
— Нет, как раз вот это будет весьма неблагодарным дельцем — слишком много переменных вовлечено. Если же ты просто потерял труп или знаешь, что кто-то умер, но не знаешь где, — это совсем несложно.
— Очень смахивает на обыкновенное предсказание, — сделал вывод Ларри.
— А когда ты говорил о «предчувствиях», мол, знаешь, что вот-вот должно что-то произойти, и где, и кто при этом будет присутствовать, — разве это не предсказание?
— Нет. Мне кажется, это, скорее, какое-то подсознательное умение обрабатывать статистические данные, берущее начало в знании человеческих поступков.
— Ну, а я большей частью рассчитываю все в открытую, тогда как ты делаешь это подсознательно. Ты совершаешь те же самые расчеты, только интуитивно.
— А то, как ты находишь тела? Слишком уж это отдает ворожбой.
— Так кажется только тем, кто не знаком с этим делом. Кроме того, ты совсем недавно имел честь убедиться, что происходит с моими расчетами, если я вдруг упускаю какой-нибудь важный фактор. Вряд ли это можно назвать даром предвидения.
— Предположим, я сказал тебе, что все утро меня преследует ощущение, будто один из игроков умер?
— Нет, боюсь, это выше моих сил. Мне надо знать, кто и при каких обстоятельствах — хоть что-нибудь. Я имею дело с фактами и вероятностными факторами, а не гадаю на картах. Кстати, ты это серьезно насчет своего ощущения?
— Да, настоящее предчувствие.
— То же самое ты почувствовал, когда прикололи Графа?
— Нет, тогда я ничего не ощутил. Правда, скажем так, я несколько сомневаюсь в том, что его можно отнести к живым созданиям.
— Словами играем, — усмехнулся я, и он, уловив мою насмешку, улыбнулся в ответ. Что ж, начинаем узнавать друг друга.
— Не хочешь показать мне Собачье Гнездовище? Признаюсь, ты заинтриговал меня.
— Пойдем, — сказал я, и вскоре мы уже подходили к холму с нагромождениями плит.
Поднявшись на холм, мы немного покружили на вершине, и я продемонстрировал ему камень, через который нас с Дымкой утянуло в мир Грез. Выбитые на камне письмена снова превратились в едва различимые царапинки. Он даже разглядеть их толком не смог.
— Хороший вид открывается отсюда, — заключил Ларри, поворачиваясь и окидывая взглядом раскинувшиеся перед нами просторы. — А, вон тот старый особняк. Интересно, прижились ли у миссис Эндерби саженцы, что я ей подарил?
Это был мой шанс. Думаю, я мог бы ухватиться за упоминание о ней и под этим предлогом выложить Ларри всю историю целиком, начиная с Сохо, Но, по крайней мере, теперь я хоть понял, что удерживает меня. Он напомнил мне одного знакомого — Рокко. Рокко был огромным вислоухим псом, вечно радующимся чему-то, счастливым, постоянно пускающим слюни и ведущим себя так, будто жизнь вся пронизана исключительно высшими материями и все вокруг благородны и чисты. Некоторых эта его позиция очень раздражала. Слишком уж недалеким он был. Как-то раз на улице я окликнул его, и он кинулся ко мне через дорогу, не глядя по сторонам, одолеваемый своими щенячьими радостями. И угодил прямо под телегу. Я бросился к нему, и будь я проклят, если он по-прежнему не засветился от счастья, увидев меня в последние минуты жизни. Если б я держал пасть закрытой, то, может быть, он бы радовался жизни до сих пор. А получилось… В общем-то, Ларри не был так глуп, как Рокко, но грешил подобной же склонностью к «здоровому» энтузиазму. Он уже давно мучился проблемой постоянных обращений в волка, и вот сейчас, вроде бы, нашел путь к ее разрешению, а Великий Сыщик в своем маскараде ободрил и вдохновил его. Ну, а так как Ларри умел держать рот на замке, то я вспомнил Рокко и подумал: да и черт с ним. Потом.
Мы спустились с холма. На обратном пути я дал ему волю и позволил беспрепятственно рассуждать о тропических растениях, растениях умеренной зоны и арктических областей, об их дневных и ночных циклах, о лечении травами, восходящем аж к заре времен. Когда мы приблизились к дому Растова, на глаза мне попалась на редкость подозрительная веревка, свешивающаяся с ветви дерева и раскачивающаяся на ветру. Присмотревшись, я понял, что это не кто иной, как Ползец, и он настойчиво подает мне какие-то сигналы.
Ускорив шаг, я подбежал к левой обочине.
— Снафф! Я искал тебя! — крикнул Ползец. — Он все-таки сделал это! Все-таки сделал!
— Сделал что?
— Покончил с собой. Я вышел поискать себе пропитания, а вернулся — он висит. Я знал, что он в депрессии. Я же говорил тебе!
— Когда ты его обнаружил?
— Час назад, — ответил он. — И сразу отправился искать тебя.
— Когда ты уполз из дома?
— На рассвете.
— С ним было все в порядке?
— Да. Он уже спал. А всю ночь перед этим пил.
— Ты уверен, что он действительно покончил с собой?
— На столе рядом стояла бутылка.
— Это еще ничего не значит, он пил беспробудно.
Заметив, что я разговорился с Ползецом, Ларри остановился, поджидая. Я извинился перед змеем и ввел Ларри в курс дела.
— Похоже, твои предчувствия оправдались. Но здесь мои расчеты оказались бы бессильны. — И тут у меня в голове мелькнула идея. — Икона, — сказал я. — Она на месте?
— Ее нигде не было видно, — ответил Ползец. — Впрочем, как всегда: он достает ее только по особым случаям.
— А ты проверил место, где он обычно хранит ее?
— Я не могу. Для этого нужны руки. Под его кроватью есть потайная доска, она плотно примыкает к остальным и ничем не отличается, но любой, у кого есть пальцы, может приподнять ее. Под ней пустое пространство. Он хранит икону там завернутой в красный шелковый платок.
— Я попрошу Ларри поднять доску, — сказал я. — Двери заперты?
— Не знаю. Попробуйте. Как правило, он запирается. Но даже если так, то есть еще щелочка в окне, сквозь которую я выбираюсь наружу. Вы можете приподнять раму и пролезть внутрь.
Мы повернули к дому. Ползец соскользнул с дерева и потек за нами следом.
Наружная дверь была чуть приоткрыта. Мы вошли и подождали змея.
— Куда теперь? — спросил я.
— Прямо, в дверь.
Мы очутились в комнате, которую я видел и раньше, в прошлый раз, когда заходил за Ползецом. А прямо посреди нее, на веревке, перекинутой через балку, висел Растов — пряди нечесаных черных волос падали на бледное лицо, торчала растрепанная борода, темные глаза вылезли из орбит, из левого уголка рта на бороду стекала полоска крови, теперь высохшая и своим видом напоминающая бурый страшный шрам. Лицо его побагровело и раздулось.
