Павел Молитвин - Спутники Волкодава
Ваниваки покосился на Пати и, закусив губу, стал вглядываться в медленно проступавший сквозь завесу дождя берег Манахаша.
Сундук чародея
Свершая путь земной, избегнуть зла —
Вот меньшее, что должен человек
Богине за мгновенья бытия,
За свой печальный, свой счастливый век…
Вздымаются из моря острова,
А горы опускаются на дно.
Могилы жертв и палачей трава
Скрывает, и сыскать их мудрено.
Где славные Империи? Где те,
Кто золотом возвел их и мечом?
Неразличимы тени в темноте,
Хозяева руин уснули мертвым сном…
Но если величайших из людей
Сжирает время, вместе с их делами,
Уместны ль суета, лязг сабель и мечей
Под вечно молодыми небесами?
Ведь трубы грянут, сна падут оковы,
И поспешат богатый и бедняк,
Чтобы ответить на вопрос суровый:
«На что потратил жизнь, сокровища, медяк?»
И разделит Богини приговор
Тот, кто был добр, и зол, иль равнодушен,
Богатый, равно как и бедный, вор,
Предатель и тиран на Небесах не нужен.
Чем нажитым неправо серебром
Владеть, чем ближних умножать несчастья,
Уж лучше с посохом, на край земли, пешком,
Брести сквозь смех глупцов и в ведро, и в ненастье…
1
Перечитав заключительные строфы поэмы, Менучер поморщился и отложил в сторону последний листок. Бумага, изготовленная по рецепту, составленному еще Аситахом, была недурна: плотная, белая, не бумага — загляденье. Новый каллиграф, подаренный шаду халисунским послом, тоже потрудился на славу — изысканная вязь саккаремского письма ласкала глаз, а вкус, с которым была прорисована каждая буквица, равно как и твердость руки писавшего, напоминали работу золотых дел мастера. Все было прекрасно, все, за исключением самой поэмы. На этот раз сладкозвучные соловьи, благоухающие розы, закаты, рассветы и любовные стенания показались Менучеру настолько бледными, фальшивыми и неуклюжими, что оставалось удивляться, как он не заметил этого раньше? Неужели авторский восторг способен до такой степени опьянить человека? Истинно говорят мономатанцы: «Только рожденная тобой мышь может показаться слоном»!
Теперь со мной Селима холодна —
Зимою стала светлая весна.
О, если б аромат ее волос
Восточный ветер вновь ко мне принес!
О, если бы, улыбкою дразня,
Она решилась навестить меня!
Позволила испить целебное питье,
Заветный мед прохладных уст ее…
Воспрял бы я и, полон новых сил,
Немало дел великих совершил.
И бриллиантовые трели соловья
Исторгнула б тогда душа моя…
Менучер гадливо поморщился и потянулся к сложенным на низком столике листкам. Рука с хищно скрюченными пальцами на мгновение замерла, и тут венценосный шад Саккарема услышал негромкий стук. Поднял голову и увидел лежащую на полу стрелу.
Криво улыбаясь, он встал с разбросанных по низкому дивану подушек. Подобрал стрелу, мельком подумав, что наконечник хоть и тупой, а отметину на инкрустированном полу все же оставил, и, развернув обмотанное вокруг древка послание, поднес к глазам.
— Ага, любопытно, — пробормотал он себе под нос, мгновенно забывая о неудавшейся поэме. Сложил записку и сунул за широкий шелковый кушак, кинул стрелу в сад, откуда она только что прилетела, и, притворив витражные рамы, трижды позвонил в серебряный колокольчик.
Придворный маг — мудрец и советник — появился так быстро, словно стоял за дверями и ждал, когда шад призовет его пред светлые очи. Это был тщедушный, среднего роста человечек лет сорока с выкаченными рыбьими глазами и огромным клювообразным носом. Этот-то нос, тянувший, казалось, к земле и заставлявший сутулиться своего носителя, вкупе с крупными и длинными, чуть не до колен руками придавали невзрачной фигуре Азерги что-то комическое, однако знавшие советника не понаслышке уверяли, что внешностью тот обладает вовсе не шутовской, а зловещей. Во всяком случае, шуток по этому поводу Менучеру слышать не доводилось, и он замечал, что даже неугомонная уличная ребятня не позволяла себе дерзких выкриков в адрес одетого в черный с серебряным шитьем халат и такой же тюрбан мага.
— Приветствую тебя, венценосный шад! — проговорил Азерги, склоняясь в церемонном поклоне.
Голос у него был сильный, но удивительно скрипучий. На базаре он был бы слышен сквозь любой гвалт, во дворце же подобному карканью было не место, и, обладай таким голосом кто-нибудь другой, Менучер быстро бы с ним распрощался. Однако Азерги был полезен и, что, вероятно, еще важнее, повелитель Саккарема в глубине души побаивался своего советника и вынужден был прощать ему прегрешения значительно более существенные, чем царапающий слух голос.
— На этот раз мне повезло. Тебя не пришлось отрывать от ученых занятий или каких-либо иных важных дел. Похоже, ты сам шел ко мне. С какими же вестями? — Менучер подошел к столу с инкрустированной драгоценными камнями столешнице и запустил руку в вазу с засахаренными фруктами.
— К сожалению, вести, принесенные мной, нельзя назвать радостными или утешительными. Халисунцы совершили очередной набег на твои владения, и, чтобы отогнать их, потребовалась помощь войск, стоящих в Кайване. Пираты разорили одну из деревушек в Белой бухте, а в верхнем течении Сиронга продолжают бесчинствовать разбойники.
— Та-ак… — Менучер круто обернулся и на мгновение встретился глазами с холодным, изучающим взглядом Азерги, который поспешно склонил голову. — Все как обычно. Скорей бы прибыл нардарский конис! Если, отдав ему в жены Дильбэр, удастся обезопасить северо-запад Саккарема, хотя бы одной заботой станет меньше. Впрочем, подозреваю, распутная сестрица еще ухитрится попортить мне кровь.
— Марий Лаур появится в Мельсине со дня на день. Я уже распорядился начать подготовку к торжествам. Кстати, в городе третий день дожидаются аудиенции торговцы из Мономатаны и привезенные ими ткани…
— Пригласи их отобедать со мной. И, кстати, — Менучер голосом выделил это слово и невольно коснулся пальцами пояса, за который была спрятана записка, — почему ты не сообщил мне, что Торгум Хум, вместо того чтобы охранять побережье от пиратских набегов, находится в столице? Почему он взят под стражу и препровожден в дворцовую тюрьму? — Шад вперил в мага гневный немигающий взгляд.
