Казнь Мира. Книга третья (СИ) - Трефилова Майя

Адзуна прельщал нас силой, обещал победу над Океаном, но мы в себе не сомневались, а рыбы слушали, рот раскрыв. Я хорошо помню Ирчимэ. Горячий парень, он хотел лучшего для своих соплеменников, а на нас поглядывал косо из-за Саландиги. Я догадывался, как Ирчимэ использует силу на самом деле, если обретёт её, но не боялся. Ещё казалось, что нет ничего вне даров Великих Духов.

Потом тьма накрыла запад. Сначала мы приняли её за полярную ночь, но быстро поняли, что не могла она прийти так рано, да ещё и отравлять всё кругом. Спастись мы могли… уйти и принять звериный облик, питаясь, как зверьё. Но испугались, что навеки утратим разум, если надолго перестанем быть Живущими, а пищи, подходящей для наших желудков, так и не появится. Оборотню мало того, чего хватит кулику или пескарю, и сытыми мы будем, лишь оставаясь мелочью. Этот страх пересилил святые законы, и мы набросились на рыб и друг друга. И я там был. И я занёс камень над беззащитным, над совсем ребёнком, потому что так мог разорвать сердце и не мучиться от голода. «Я не пролью кровь сородича». Слова Саландиги прозвучали как в яви, и я сбежал, оставив мальца живым. Нашлись такие же, как я, и мы укрылись в норах, а наши собраться понеслись дальше, ведомые жаждой крови.

Мы дрожали от ужаса и холода, питались червями. Наши мысли оказались схожи: каждый превозносил обличье Живущего, цеплялся за разум, как самый драгоценный дар Неру. Весы качнулись, и выбравшие разум его же утратили. Мы поклялись не бояться собственной силы и, если нужно, сделаться зверьми. Небеса Афелиэ и воды Ойнокорэйта услышали нас и скрепили нашу клятву. Теперь мы отличались от других, но всё же рядом с ними сохраняли рассудок. Племя Саландиги, которое мы обидели, приняло нас после Казни, а рыбью деву новый вождь взял в жены. Она стала нашим мостом к рыбам, а позже — её дочь. Саландига делал всё, чтобы племена держались вместе. Надолго мы забыли о бедах.

О-рон снова фыркнул и махнул рукой, увлекая за собой. Взявшись за руки, Шакилар и Фатияра последовали за ним. На ходу царевна кратко пересказывала услышанное.

— Мне кажется, что Саландига не только за объединение племён получил Секиру, — подытожила Фатияра. — А за то, что не убил сородича. Это как раз о проклятье.

— Возможно и такое, — кивнул Шакилар. — Хоуфра про это не говорил, но немало в его истории не сошлось с историей О-рона.

— Но мы точно не знаем, как появились проклятья. Почему Духи вложили их в святыни.

— Правда? Прекрасно, что ты видишь мир лучше, чем он есть, но в нём ещё много скверны и без демонов. Сородичей в первую очередь защищало проклятие. Потом — всех Живущих.

— С чего ты взял?

— Это логично. Драконы с детства учатся искать связи между явлениями, это основа алхимии. Нетрудно понять, из-за кого всё началось, кто первым поднял оружие на себе подобных.

Глаза Фатияры стали ещё круглее. Она сообразила, что имеет ввиду Шакилар, потому ничто не уточняла, только брела, понурив голову, а от её туфель поднимался пар.

Они шли по длинному коридору с гладкими стенами, будто их тысячи лет омывали воды. Фатияра делилась теплом с Шакиларом, а тьму разгоняла своим светом. Иногда О-рон оглядывался, и в зверином взгляде его читалась глубочайшая тоска Живущего, которую излить не хватило бы всех слов на всех языках, потому оборотень молчал.

Наконец они поднялись в сухую галерею, и Фатияра ахнула. Оленеподобные и медведеподобные существа, в которых едва узнавались черты Живущих, сторожили юркий молодняк с птичьими клювами и лапами. Одежды ни на ком не было, а серая шерсть стала настолько густой, что прятала тела с головы до пят, виднелись только коричневые руки-лапы. Мелкие отверженные расклевывали семена и раскладывали их по глиняным чашам, которые потом прятали в глубокие ниши в стенах.

Пещера слабо походила на убежище и вовсе нет — на постоянное пристанище. Только погреться могли её обитатели возле тёплых кристаллов да греметь посудой. Больше ничего из оборотничьего быта у них не было. Невольно Фатияра искала глазами курительные трубки, ковры или хотя бы что-то вытканное. Она чувствовала их жизнь, но не такую, как в Живущих, и даже отличную от животных. На неё из душ смотрела чернейшая бездна.

Увидев О-рона, птичьи существа закаркали и заухали, медвежьи — заворчали, а оленьи — зафыркали. Ничего похожего на речь не прозвучало ни от кого.

— Здесь те, кто ещё в разуме, — произнёс О-рон. — Остальные давно забылись, и мы навеки отпустили их на поверхность, чтобы дать раствориться среди зверей. Их потомство долго будет носить руны Великих Духов, но уже не превратится в Живущих. Мы же выходим по ночам, добывая то, что съедобно.

— О-рон, — обратился к нему Шакилар. — Расскажите о рисунках в ближних пещерах и то, что знаете о гибели Саландиги.

Долго смотрел оборотень на Шакилара, а жёлтые глаза соплеменников-отверженных, мерцая в полутьме, изучали пришельцев.

— Как выковано… твоё царство… нам не подходит… мы…

Тут он перешёл на звериный:

— Не должны жить оседло. Оседлость нас подвела. Нам вольно странствовать предначертано, но многие стали, с оглядкой на Хавинор, думать иначе. Сам Саландига начал думать иначе.

— Как он погиб? — спросила Фатияра. — То есть… он защищался от нападавших? Была ли в его руках Секира?

— Вот бы сюда Фео, — шепнул ей Шакилар, — он бы точно сказал.

— Он Сильфу, свою жену, укрыл туманом и лишь её защищал, но не смел никого ранить, а убийцы смеялись над ним. Решили, что это слабость, что отберут Секиру легко. Но Саландига решил по-другому.

Взгляд Фатияры стал потерянным. На пару мгновений задумавшись, она произнесла:

— Принёс себя в жертву, чтобы пробудить проклятие. Поэтому и считается, что нужно объединиться в государство — сам Саландига погиб за это.

— Он дал нам многое, но, когда с ним не согласились, выбрал проклясть всех. Это его завет нам, оборотням — вы должны жить так, как живут другие народы.

Птицеподобные существа предложили гостям клюкву и подстилку — облезлую серую шкуру, возможно, оставшуюся от кого-то из сородичей. Шакилар, чуть скривившись, вынул из волос бусину, и в тот же миг она превратилась в роскошную стеклянную скамью, на сиденье которой он постелил плащ.

— Они находятся в противоречии, — тихо сказал Шакилар, когда оборотни отошли подальше. — Замысел Духов идёт поперёк жертвы Саландиги. Понятно, что им тяжело порочить память легендарного вождя.

— Почему сразу порочить? Мало ли кто в жизни не заблуждался? Вот в Эю…

— Фатияра, я абсолютно согласен, что Эю — лучшая страна в мире, но речь не о ней и не о Руне, если ты её хотела в пример привести.

Фатияре стало немного обидно. Она отвернулась, но ощутила прикосновение Шакилара и произнесла:

— Я, наверное, боюсь узнать правду. Мне кажется, что оборотни сами ничего делать не хотят. Они и потерю разума, и смерть сочтут за благо, потому что так природой заложено. Им нужен новый Саландига, который скажет, как правильно.

— Таковым будет любой, кто снимет проклятие.

Слезинка испарилась слишком быстро, Фатияра не успела её почувствовать. А вот горечь — от слов О-рона, от тяжести пещерных сводов, от вида народца, который смирился со своей участью — уже не проходила.

— Так некому его снять! Саландига победил, потому что ему было, что защищать! Даже если он в итоге неправ! А им ничего не нужно! Они не пошли за детьми, не пойдут и за Хоуфрой!

— За тобой пойдут.

Фатияра так вздрогнула, что тряхнула чашкой, и несколько красных ягод упало на шелковые штаны, оставив пятна.

— За мной?! Не смешно. Я им никто! Да что я вообще могу?!

— Ты одолела Паучиху и сняла чары с целого города. Покажи им путь, и они потянутся. Затем, уже сами…

Но вместо ответа Фатияра быстро замотала головой.

— Тебе душно, и ты давно не спал. Ты это как себе представляешь? Там был сон, иное пространство, а здесь я что сделаю? Посвечу огонёчком? — она коснулась посохом скамьи и зажгла Гранатовый Камень. — Паучиха сотворила царство для ваших душ, потому я могла до вас докричаться. А убеждать кого-то в настоящем… ты сам видел.