Слёзы Эрии (СИ) - Эйлин Рэй

Проклятье, века назад пропетое ведьмами, заковало тамиру в темницы собственных тел, они стали пленниками Чащи и своего Короля. Нестерпимо жгучие узы его разума подобно острым струнам оплели всю стаю, проникли в самые сокровенные мысли, не позволяя остаться в тайне ни одной из них, связали лапы, не давая шанса покинуть древние руины в которых волки нашли безопасное пристанище. И лишь к Старцам Король никогда не протягивал свои призрачные когти.

Задолго до того, как черная шкура окрасилась в рыжий, а широкая морда по-лисьи заострилась, молодой волк с жадностью наблюдал за Старцами, свободно покидающими Чащу, провожал их взглядом из густого подлеска, и не понимал, почему обладая подобной свободой мудрые волки никогда не уходили насовсем, рано или поздно возвращаясь во мрак разрушенного города. Он сгорал от зависти, слушая их смелые приглушенные беседы, — любым другим волкам Король бы уже связал пасти и в наказание всего лишь за мимолетную невысказанную мысль вывернул разум на изнанку.

Старцы часто подкармливали мечтателей сладкими сказками о временах, когда тамиру еще передвигались на двух ногах, обзаводились собственными домами и жили среди людей, ничем от них не отличаясь. Но помимо житейских историй, — порой грустных, порой веселых, — за потускневшими, будто подернутыми пеленой, взорами мудрых волков хранилась память и о том роковом дне, когда ведьмы наложили свои чары. Старцы помнили боль с которой сползала человеческая кожа, помнили, как против воли ломались кости, и помнили ужас, обуявший волчьих предков, когда черная шкура запечатала их души в звериных телах. Эти воспоминания были для Старцев одновременно благодатью и тяжкой ношей. Король подарил им свободу, потому что боялся погрязнуть в трясине чужого прошлого. Но эта свобода была полна холодного одиночества, неунывающей боли и жутких кошмаров, которые овладевали сознанием с заходом солнца, прокладывали себе путь острыми иглами под кожей и вонзались в холку ледяными когтями.

Молодой волк хорошо знал о боли Старцев. Ни одну ночь он провел под боком дрожащей матери, вслушиваясь в ее тихое, неразборчивое бормотание, изредка прерываемое сдавленным скулежом. И не смотря на зависть, которую он испытывал к мудрым волкам, он никогда не желал для себя их участи, — свобода не стоила ни бремени многовековых воспоминаний, ни пережитой и принесённой смерти, через которую лежал путь к разорванным узам.

На его глазах из этого мира ушли трое Старцев и одной из них стала его мать.

Когда пепельная седина касалась жесткой черной шкуры и годы брали своё, мудрые старые волки на ослабевших лапах в последний раз поднимались по ступеням разрушенного храма в сердце Чащи, — густая зелень увила его останки задолго до того, как в Гехейн пришли первые боги, — и ждали тех, кто осмелится вкусить их кровь, разделить мучительно страшное мгновение смерти и забрать с собой память нескольких поколений. Занять их место решались не многие, лишь самые отчаянные мечтатели, тешащие себя фантазиями о побеге из Чащи, но судьба их всегда была одинакова, — груз памяти прижимал лапы к холодной лесной земле и новоиспеченные Старцы никогда надолго не покидали холодных руин.

Это был священный ритуал и благородная смерть для Старца. Но по воле людей его мать её не удостоилась.

Он нашел её на берегу каменистой реки. Шерсть на боку черной волчицы выгорела от соприкосновения с магией зачарованных Слёз, из широкой зияющей раны сочилась тёмная кровь, веки были плотно сомкнуты, натужное дыхание ослабевало с каждым глотком воздуха. Молодой волк, замерев от ужаса, смотрел на мать, но был не в силах помочь — людская магия въелась глубоко под кожу, отравила тело и очередное биение сердца приближало неизбежный конец. В тот момент впервые за свою тогда еще не долгую жизнь тамиру возжелал разделить бремя Старца — её личное бремя. Её воспоминания. Её свободу. Он не был готов отпускать её так рано и желал спрятать в своем сердце её душу, хотя быту часть, которую мог унести.

Но стоило сделать шаг к волчице, как незримые стальные когти впились в загривок, а ноги налились свинцом, приковав к месту.

Король никогда не позволит ему обрести свободу.

Кому угодно, но не ему.

Безвольно замерев на берегу, молодой волк наблюдал за тем, как жизнь покидала поджарое тело матери. Она приоткрыла голубые глаза и в них читалось лишь сочувствие. Он склонился, попытался напоследок коснуться хотя бы ее холодного носа, но стальные узы натянулись, оттягивая назад, к сердцу Чащи.

Где-то среди деревьев под легкой лапой хрустнула ветка и зашелестела высокая трава. Из леса выскользнула стремительная тень и вот уже чужие острые клыки сомкнулись на шее Старицы. Она тихо, но благодарно пискнула и с облегчением прикрыла отяжелевшие веки. Раздался короткий, едва слышный, вздох и жизнь покинула Старицу, а черный волк, один из тех отчаянных мечтателей, жалобно взвыл. Его лапы подкосились, тело сотрясла дрожь. Волчица уже не дышала, а ее новоиспеченный приемник еще долгое время выл в пустоту. Стоила ли свобода этой смерти?

Так уходили все Старцы, издавая последний вздох в клыках молодых волков. Но никогда прежде они не уходили так рано.

С того дня осиротевший волк никогда больше не приближался к Старцам, не провожал взглядом их удаляющиеся спины, не слушал историй из их уст. Он сохранил лишь те сказки, которые однажды поведала ему мать. И как когда-то она рассказывала их под сенью плакучей ивы, он рассказывал их маленькому Йору.

Эти сказки, как и отрывки воспоминаний, я впитала с его кровью.

Я думала, что теперь хорошо понимаю волков. О них слагали страшные, жуткие истории, представляя тамиру чудовищами и кровожадными хищниками. Вот только люди не знали или позволили себе забыть о том, что волки не убивали. По крайней мере собственными клыками.

Кровь для них была священна. Тамиру находили в ней определенную Силу: вкушая, они обретали возможность изменять облик, перенимать чужие черты. Но мало кто решался воспользоваться этим даром — даже мельчайшая капля крови порождала одностороннюю Связь, обнажала чужие страхи, эмоции и отголоски мыслей от которых невозможно закрыться. И во время охоты поймать зубами прыткого зайца было сродни самоубийству — чувствовать, как собственные клыки вонзаются в плоть, ощущать страх и предсмертные судороги несчастного зверя, вторить его последнему вздоху, а после, преодолевая жгучую боль в груди, открывать глаза и учиться жить заново.

На это была способна лишь одна капля чужой крови. Что уж говорить о той, что объединила нас с Эспером.

Я наивно полагала, что теперь хорошо понимаю и нашу Связь, осознаю её Силу и опасность, представляю ту боль, которую она способна причинить.

Но по-настоящему я поняла ее лишь в ту ночь, когда тамиру ушел.

❊ ❊ ❊

«Йору…»

Имя, сорвавшееся с уст Лукреции, назойливой мухой жужжало в голове Эспера. Едкий, насмешливый девичий голос непрестанно звенел в его ушах. И в груди, будто в раскаленном котле, кипели злость и ненависть, ядовитые пары которых я ощущала даже сквозь возведенную между нами стену.

Тамиру последовал за братом от самого парка. Скрываясь в тени городских улиц, он проводил его до дома Артура Моорэт, спрятался в переплетении ветвей старого дуба и не спускал взгляд с окон Ария, готовый растерзать любого чье существование станет угрозой для брата.

«Звериный Король уже близко, и он жаждет твой крови».

Холодная решимость наполняла Эспера: больше он не бросит брата одного перед оскаленными клыками тварей, охотящихся в сумерках, когда их шесть сливается с тьмой, не позволит причинить ему боль, не допустит, чтобы Король вновь дотянулся до его разума своими призрачными когтями. Тамиру кипел от злости и непоколебимого желания защитить родное существо во чтобы то не стало.

Я ощущала все его эмоции, пыталась противиться их силе, но они глубоко вонзались в сердце, заставляя его учащенно биться. Я разделяла и понимала тревогу тамиру, но так и не смогла понять почему той же ночью он бросил нас с Арием в Эллоре одних.