Анна Оуэн - Стальное зеркало
Тоже мне, удивил, усмехается про себя король. Это не новость, хотя изложено гладко и веско. Молодого человека хорошо выучили говорить и убеждать, но его отец в каждое слово вкладывает душевную страсть, а этот просто перебирает полированные камушки. Впрочем, он на свой лад азартен — но без шума.
— Ах, герцог, да не прозвучит это оскорбительно, но вы еще действительно очень молоды, разумеется, в сравнении с тем немощным старцем, беспомощность которого вы пытаетесь использовать с таким редкостным коварством. Подумайте сами — в наших ли землях загадывать на столь далекий срок, когда здесь каждый год происходит что-нибудь непредвиденное. А если подобные бури участятся? Может быть, ценность портов упадет чрезвычайно, а гораздо важнее станут дороги. Так что, может быть, тот ваш замечательно стоящий город или песком занесет, или болотами окружит лет через пять, а вы представляете себе, сколько добра переводит один-единственный здешний солдат? Это вам не аурелианская армия, где вояки сухой коркой да молитвой живы, это же, простите старика, сущие дармоеды. Ему подавай и оружие, и доспех, и довольствие, и жалованье — и еще к этому всему бабу…
— Увы, — улыбается молодой человек, — и все это стоит денег, и будет стоить денег в любом случае. А если город занесет песком, вы всегда сможете мне его вернуть… по истечении срока аренды, естественно. И я даже не стану настаивать, чтобы вы возвратили его мне в прежнем состоянии — кажется, в обычных контрактах такие обстоятельства называют «волей Божьей» и выделяют из общего списка вольных и невольных повреждений, нанесенных чужому имуществу, я не ошибаюсь?
— Еще бы вы ошибались, герцог — если вы сами вдруг чего-то не знали о сделках в разных торговых домах, то ваши новые аурелианские родственники и знакомцы наверняка восполнили пробелы в ваших знаниях. И, пользуясь молодой быстротой ума и такой похвальной осведомленностью вы тратите цветы своего красноречия на попытки разорить бедного старика. Пять тысяч — и ни одним хромым ветераном больше. Это и так мне станет впритык со всем, что можно получить с вашего города, пока его песком не занесло.
Гость сидит на несколько ступенек ниже, но держится очень прямо, так что смотреть на него сверху вниз не приходится. Красивый мальчик, должно быть, в мать пошел. Играет выражением лица, жестами, позой. Не беседа — одно удовольствие.
— Ну что вы… зачем же мне увечные ветераны? Это было бы сущим неуважением к Вашему Величеству и пустой тратой ваших денег. Тулон же способен окупить и вдвое больше. А защита довольно протяженного рубежа встанет и втрое, и вчетверо от того, хотя здесь я могу ошибиться по неопытности… — Как же, по неопытности. О том, как он играл с арелатцами по всей границе, мне уже доложили неоднократно. Не столько храбро и с блеском, сколько очень рачительно. Как ему Валуа-Ангулем и приказал: людей попусту не тратить. И не тратил, и никаких мальчишеских фанаберий…
— И вы включите в договор пункт о том, что ваши наследники будут соблюдать наш договор на заключенный им срок. Молодые люди бывают так беспечны, так беспечны — особенно, если у них в доме некоторый непорядок, а им самим недосуг этим заняться, а убыток придется терпеть Галлии…
— Естественно, Ваше Величество, у меня и в мыслях не было предлагать вам иное. Я также полагаю, что этот пункт должен быть взаимным.
Заинтересовался. Не торопится, но заинтересовался. Это хорошо. С этим ромским торгашом гораздо приятнее иметь дело, чем с ученым сухарем, а тот — со всей его деятельной нелюбовью к семейству Папы — может оказаться слишком вреден. Перспективы, которые я вижу за молодым герцогом, мне весьма по вкусу…
— Само собой. Значит, шесть тысяч?
— Шесть с половиной, Ваше Величество… раз уж вы хотите сойтись на середине.
— Шесть с половиной и рецепты фейерверков.
— Рецепты фейерверков мне не принадлежат. Господин Делабарта родом из Марселя, это близко… я не думаю, что с ним будет трудно найти общий язык.
Не возражает — и этого вполне достаточно. Если марселец упрется, что ж — подглядим, похитим кого-то из подмастерьев. А за десять лет на этих ракетах и свечах я возьму столько…
— Так и быть, герцог, так и быть. Тут сговорились. Что же до права найма — думаю, что десятой доли жалованья за год будет вполне достаточно. Только на вспомоществование вдовам и детям, сами понимаете.
— Что ж, если вы не сговоритесь с Делабарта о фейерверках и все мои люди уедут со мной, можем сойтись и на двенадцатой доле.
Вот кого бы я с удовольствием приобрел, это мать этого мальчика. Вернее, такую же женщину. Если даже получаться будет в одном случае из трех, все равно оно себя окупит.
Ладно, на двенадцатой доле рано или поздно сойдемся — можно и оставить удовольствие на следующий день, заодно и первый договор подпишем. А то, что я ему хочу сказать, я продавать не буду. Так подарю. Потому что брать деньги за свою выгоду — дело правильное, но иногда бескорыстие куда выгоднее.
Король смотрит на лимонные деревья, оплетенные лианами, на пеструю птичку на краю гнезда — ну вот, опять забыл, как они называются. Птичка надувает горло и выводит длинную трель, кажется, передразнивает фонтан.
— Все-таки предки, переселившиеся в Равенну, были дальновидны. Отсюда хорошо видно, что творится в Европе. От Ромы до Орлеана…
— Я с вами согласен, Ваше Величество, — вежливо улыбается мальчик. — Все дороги ведут в Рому, но некоторые из них приводят из Ромы в Равенну. Я завидую вам — и мне жаль, что мне недоступен открывающийся отсюда вид. Но выбирая что-то одно, всегда теряешь.
— Да, я хотел как раз поговорить о потерях. Недавно ваш почтенный отец, да продлит Святой Петр годы службы своего наместника, понес печальнейшую утрату — и ему даже не на кого было обратить свой праведный гнев. Как это жестоко и несправедливо, в наши годы подобные испытания попросту опасны…
— Я передам Его Святейшеству, что вы разделяете его горе. Я уверен, что он будет благодарен за известие. — В голосе подобающие признательность и скорбь и стороннему никак не догадаться, что между братьями не было любви — и что слухи с удивительным упорством называют младшего убийцей старшего.
— Признаюсь, Его Святейшество удивил меня — ведь даже вся кротость святых не может заставить отца принять в качестве сына убийцу другого сына, но Папа превзошел в кротости и всепрощении даже святых и апостолов.
Это даже не намек. У Его Святейшества один зять. Милейший юноша, кстати. И если его спросят, зачем он сделал, что сделал — он ответит. Не из страха, из гордости. Если я хоть что-нибудь понимаю в моем госте, его шурин свой ответ переживет. Потому что причины у него были, веские и весьма. Второго убийства в папском семействе не произойдет. А вот человек, который некогда дал Альфонсо Бисельи столь решительный совет, должен будет опасаться и за свою жизнь, и за обстоятельства своей смерти… но он к тому времени окажется уже далеко.
