Инна Гарина - Книга без переплета
Она поздоровалась с ним и, улыбаясь, напомнила о его обещании научиться играть в шахматы. И Михаил Анатольевич даже ответил на ее улыбку и вполне непринужденно сообщил о полной своей неспособности к этой игре, однако от обещания не отрекся. И была принесена доска, расставлены фигуры, и в течение получаса он честно пытался сдержать слово. Выяснилось, однако, что он не в состоянии даже запомнить, как именно ходит та или иная фигура, и в конце концов Овечкин, разведя руками, признал свое поражение, и Елена, посмеявшись, освободила его от обещания.
Атмосфера складывалась самая непринужденная. Михаил Анатольевич даже представить себе не мог, чтобы кто-нибудь всерьез воспринимал эту девушку, как душевнобольную. Ничто — ни в облике ее, ни в поведении — не наводило на подобную мысль. Достоинство, с которым она держалась, лишь подчеркивало и усиливало обаяние ее красоты. Ум ее был отточен, как он может быть отточен лишь в общении с людьми, равными по образованию и положению в обществе. Образование же это и положение не вызывали никаких сомнений — по мысли Михаила Анатольевича, Елена могла быть дочерью не менее как какого-нибудь профессора или международного дипломата.
Время до обеда они провели за игрой в карты и за разговорами. Говорил, как ни странно, в основном Овечкин. Вот когда ему пригодилась его начитанность. Он припомнил весьма кстати одну из недавно попавшихся ему в руки книг с увлекательным приключенческим сюжетом, что дало им возможность побеседовать о мужестве и сообразительности некоторых людей, а заодно обсудить, встречаются ли еще такие люди в жизни или же они остались только в книгах. По мнению Елены, таковые люди еще встречались, и даже в изрядном количестве. Взгляд ее говорил при этом, что и Михаила Анатольевича она безусловно включает в эту категорию. Возражать он не стал. Он готов был провести за разговорами с нею всю оставшуюся жизнь. Однако несправедливо было бы сказать, что он позабыл при этом об истинном положении вещей. Они были пленники и находились в тюрьме. Он только и ждал подходящего момента, чтобы заговорить об этом с Еленой, но ему мешала сиделка Фируза. Она все время была рядом, не отходя ни на шаг, а он все никак не мог составить о ней надлежащего мнения. Вроде бы, с одной стороны, она обращалась с Еленой совсем не как с пациенткой, уж скорее, отношения их связывали вполне дружеские. Но, с другой-то стороны, если она — помощница Басуржицкого, значит, она прекрасно знает, что Елена не сумасшедшая. Елена же как будто видела в ней близкого человека, которому можно доверять. Михаил Анатольевич колебался.
Пообедали они вместе, ибо хозяйка не выказала никакого желания расстаться с Михаилом Анатольевичем. И после обеда секретарь Басуржицкого отпер двери, ведущие в оранжерею, и выпустил всех троих туда на прогулку.
Овечкин внимательно следил за лицами обеих женщин при появлении этого странного подростка. Он заметил, что Елена оставалась спокойною, как всегда, и как будто вовсе не обращала внимания на мальчика, словно он был не живой человек, а неодушевленная самодвижущаяся машина для обслуживания. На лице же Фирузы, более непосредственной особы, чем ее хозяйка, отражалась легкая брезгливость, и как показалось Овечкину, она поторопилась встать из-за стола, прежде чем секретарь, собирая посуду, подошел к ее обеденному прибору. Это слегка обнадежило. Фируза Овечкину, в общем-то, скорее нравилась. Да и лишний союзник никогда не мешает.
Однако заводить при ней разговор Михаил Анатольевич по-прежнему не собирался. Поэтому он обрадовался, когда они остановились у фонтанчика в оранжерее и Елена вдруг обратилась к сиделке с просьбою принести какую-то книгу. Момент был вполне подходящий. Секретарь уже удалился через другую дверь из этого домашнего цветущего чуда, и они наконец, впервые за весь день, оказались с Еленою наедине. И впервые за весь этот день Михаил Анатольевич, приготовившись заговорить и заглянув в прекрасные карие глаза, неожиданно утратил дар речи. На какое-то мгновение ему вдруг показалось совершенно неважным то, что он собирался сказать. А кроме этого, больше сказать ему было нечего. И он стоял и молча смотрел в эти глаза, чувствуя себя, как в своем сегодняшнем сне, абсолютно легко и естественно, нисколько не тяготясь своим молчанием. Как будто так и надо было — стоять рядом с ней, любоваться ею и молчать. И только вопросительное выражение, появившееся в глазах Елены, заставило его очнуться.
— Скажите мне, пожалуйста, Елена, — начал он с места в карьер, торопясь успеть до возвращения сиделки, — ведь Басуржицкий — не муж вам, правда?
Елена вздрогнула.
— Разумеется, нет, — почти холодно ответила она.
Овечкин почему-то внутренне возликовал.
— Я так и думал! Он держит вас здесь силой?
Она немного помедлила с ответом, внимательно вглядываясь в Михаила Анатольевича.
— Да.
Короткое это слово, произнесенное тоном почти безразличным, всколыхнуло в душе Овечкина целую бурю эмоций.
— Но почему? — не сдержавшись, воскликнул он с негодованием. Расскажите мне, ради Бога! Я готов приложить все усилия, чтобы… чтобы помочь вам!
Елена предостерегающе подняла руку, и он умолк, с волнением глядя на нее.
— Вы, кажется, тоже являетесь здесь пленником, — спокойно сказала она. — Или я ошибаюсь, и вы пользуетесь каким-то особым доверием этого человека?
Овечкин изумился.
— Я?.. Вчера мне объявили, что я не имею права выходить из квартиры, пока не уволюсь! Я ничего не знал… меня наняли на работу, понимаете…
— Зачем вас наняли?
— Ухаживать за вами… простите…
Михаил Анатольевич густо покраснел и окончательно утратил самообладание.
Елена испытующим взором наблюдала его замешательство и молчала.
— Поверьте мне, я ничего не знал, — пролепетал Овечкин. — Но я догадался, потому что вы… потому что, когда я увидел вас, я понял, что это неправда… что Басуржицкий…
— Я верю вам, Михаил Анатольевич, — вдруг сказала она. — Успокойтесь.
И он успокоился как по волшебству.
— Стало быть, вы находитесь в том же положении, что и мы с Фирузой, продолжала Елена. — Увы, Михаил Анатольевич… боюсь, что вы ничем не сможете нам помочь.
— Я надеюсь, — твердо сказал Овечкин. — Главное, что вы мне верите. Я все-таки мужчина, и вдруг… если только мне удастся выбраться отсюда, я подниму на ноги всех! Я приведу милицию…
Она вновь подняла руку, останавливая его, и грустно улыбнулась.
— Вы никого не приведете, даже если вам удастся выбраться. А если и приведете, мне это ничем не поможет.
— Почему?
— Потому что Басуржицкий утверждает, что я сумасшедшая, требующая присмотра, и имеет неопровержимые доказательства.
