Эрик Ластбадер - Дай-сан
Буджун что-то быстро сказал второй, очевидно, сделал какие-то распоряжения. Ронин встал и, не вылезая из ванной, дотянулся до полотенца. Женщина, занимавшаяся плечом Оками, вытерла его и набросила на него чистый халат — синий, с уже знакомым вышитым узором из зеленых колес со спицами.
Открыв соджи, Ронин вышел в сад. Женщина вопросительно взглянула на Оками, но тот сделал короткий жест, и она осталась в доме.
Ронин прошел через заросли шелестящего бамбука, прислушиваясь к отдаленному кваканью лягушек. В воздухе, подернутом от жары зыбкой дымкой, гудели насекомые. О чем-то шептались искусно рассаженные цветы — розовые и золотые, желтые и оранжевые. Ему вспомнился необычный храм в центре Шаангсея с его великолепным садом. Вспомнилась рыбка, такая ленивая и спокойная в своем водном мире. Старик, безмятежно сидевший у металлической урны. Дыхание Вечности. Здесь тоже царил абсолютный покой, проникающий сквозь кожу, проливающийся на душу упоительным бальзамом.
Он как будто вернулся домой — не туда, где родился, а туда, где начиналась история его предков.
— Сначала заглянем в Иошивару.
Оками отодвинул пустую тарелку. Их трапеза состояла из свежей сырой рыбы, сладкого риса и чая с душистыми специями.
— А что там? — спросил Ронин, допивая чай.
Оками загадочно улыбнулся.
— Не «что», а кто.
В комнату бесшумно вошли женщины и молча убрали остатки обеда. Оками поднялся из-за низкого полированного деревянного столика.
— Азуки-иро. Куншин буджунов.
— А у него разве нет резиденции?
— Есть, конечно.
Оками прошел через комнату, раздвинул бумажное соджи. В комнату косо упали лучи предвечернего солнца. Зелень сада отливала оранжевым и золотистым.
— У него великолепный замок, но он все-таки предпочитает город. Любит энергию и размах Эйдо.
Они вышли навстречу искрящемуся свету. По голубому небу неспешной чередой проплывали пышные облака, время от времени закрывая солнце, отчего на листву и дорожки ложились тени.
— Любит быть среди людей.
Громко стрекотали цикады.
— Вам, Ронин, нужно попытаться понять нас. Это непросто. Мы — очень сложный народ, у нас есть много такого, что озадачит любого, пусть даже самого, скажем, терпимого и понятливого чужеземца. Мы придерживаемся традиций, но, как мне кажется, только в определенном смысле. Мы далеко не глупцы.
Они прошли мимо высоких зарослей ароматных камелий, сверкающих на солнце огненными полосами.
— Когда-то давно, еще в древности, у нас были правители-императоры, согласно легендам, спустившиеся с самого солнца. Но со временем власть императоров ослабла, и группировки буджунов принялись, уже ничего не стесняясь, сражаться друг с другом за земли и за богатства. Именно в этих сражениях и появились сегуны. Первый из этих могущественных полководцев возвысился, разгромив дайме и сосредоточив в своих руках почти неограниченную власть. Именно он правил на Ама-но-мори, хотя номинальным правителем оставался император.
Узоры света и тени мелькали затейливой вязью на широком лице Оками, разукрашивая его кожу, словно он стал полотном для картин, которые рисовало само солнце.
— Какое-то время подобное положение было нам только на пользу. Мы нуждались тогда в железной дисциплине, навязанной нам сегунами. Мы стали сильными, неукротимыми.
Они вышли из тени и оказались на солнце. Оставшиеся позади бамбуковые заросли непрестанно шуршали, колыхаясь на легком ветру.
— Но сегуны были и первыми, кто возвел войну едва ли не в ранг религии. Так буджуны стали воинственными и неуемными. Они захотели других земель. Это было как голод. Стремление воевать. Покорить соседние народы.
Они вышли к глубокому пруду — каменному восьмиугольнику, кишащему разноцветными рыбами, большими, лоснящимися, серебристыми, голубыми и розовыми, — и присели на прохладный каменный бордюр.
— Вот почему в конечном итоге поражение сегунов было неизбежно. Как раз в те воинственные времена появились у нас и первые воины-маги. Тогда к чародейству еще относились терпимо, а буджуны на протяжении многих веков были отрезаны от остального мира и вполне, кстати, довольны жизнью. Но в конце концов чародейские войны докатились и до Ама-но-мори.
Рыбины на глубине неспешно покусывали бурые водоросли, колышущиеся вдоль каменных берегов пруда.
— Некоторые буджуны, соблазненные посулами богачей из воюющих царств, тоже приняли участие в этой всеобщей бойне. Разъяренный дор-Сефрит, величайший из буджунов, разыскал их всех и уничтожил. Но ущерб, нанесенный миру людей, был уже непоправим. Вернувшись на Ама-но-мори, дор-Сефрит поведал трагическую историю о смерти и разрушениях. Буджуны не медлили со своим решением, и дор-Сефрит сделал так, чтобы наш остров отодвинулся еще дальше от континента человека. Зачем? Чтобы больше никто из буджунов не испытал искушения разрушать. А потом дор-Сефрит оставил Ама-но-мори и ушел от нас в Город Десяти Тысяч Дорог, объяснив это тем, что у него еще остались долги перед теми людьми. Так буджуны канули в туманы легенд.
— Наверняка вы еще кое-что знаете о дор-Сефрите, — заметил Ронин, думая о Дольмене, но пока не желая высказывать свои мысли. — И, как я понимаю, немало.
— Возможно, — пожал плечами Оками. — Наверное, в Эйдо найдутся такие, кто знает больше.
Он вперил взгляд в их отражения, танцующие на воде.
— Мы — народ, который учится на своих ошибках. Так появились куншины. Куншин — это не Император Солнца и не сегун. Может быть, некий синтез того и другого. Он — правитель, но без структур государственной пирамиды, поскольку он такой же буджун, как и я, а это уже нечто такое, о чем никогда не забудешь.
— И мы найдем его в Иошиваре?
Между ними пропорхнула коричневато-оранжевая бабочка.
— Если он развлекается, то найдем.
* * *Они прошли по совершенно прямой, как стрела, улице с двухэтажными деревянными домами, уходящими в перспективу. Их тени как будто плыли в предвечернем аметистовом тумане. Мимо стайками семенили женщины в пышных узорчатых одеждах, с хрупкими бумажными зонтиками, с белыми лицами и красными губами: они хихикали, перешептывались и украдкой, не поворачивая головы, бросали на них любопытные взгляды. В воздухе разливался аромат мускуса и цветов вишни.
— Добро пожаловать в Иошивару, — сказал Оками, пропуская Ронина в дверь. Красивые женщины, подобные только что распустившимся лилиям, наблюдали за ними с балконов на втором этаже.
Их с поклоном встретила полная женщина в халате из лилово-розового шелка с рисунком из треугольников и с затейливой блестящей прической — волосы подняты вверх и заколоты двумя длинными булавками из слоновой кости. В ее бесхитростном плоском лице не было ничего, что обращало бы на себя внимание, за исключением пытливых и умных глаз. Она улыбнулась, наклонив голову. Оками представил Ронина, и все опять обменялись поклонами.
