Александр Бруссуев - Мортен, Охвен, Аунуксесса
Викинги несколько смутились, что дало мне возможность приложиться к голове ближайшего и ткнуть вниз живота соседнего с ним. Ну а дальше мне пришлось туго, несмотря на то, что я обрел свободу маневров. Обученные воины, бешено вращая своими копьями, попытались взять меня в клещи. Это совсем не входило в мои планы, поэтому я метался по поляне, как ошалевший от избытка энергии весенний пес перед собачьей свадьбой. Наносил удары, получал сам, прыгал и нападал. Главным для меня было атаковать. Во что бы то ни стало забить всех этих людей до полной их неподвижности. Мне было это очень важно.
— Работа не волк! — долетело до моего слуха откуда-то извне.
Я отпрыгнул назад, отбил копье не в меру разухарившегося викинга, но больше никто с оружием на меня не надвигался. Постепенно возвращалась возможность слышать вокруг, лишь только сердце гулко отдавалось в барабанных перепонках. Ко мне подошел один из наставников и подал чашу с квасом. Что же, очень вовремя. Он отобрал у меня копье и отправил умываться.
Там уже сидели на нагретых солнцем валунах мои предшественники. Выглядели они, надо сказать, весьма жалко.
— Это кто ж тебя так измордовал? — обратился ко мне Олли, весь в порванной одежде и с опухшим ухом.
— Да те же, кто и тебя, — ответил я и рассмеялся.
— Круто мы сегодня порезвились, — добавил кто-то.
Потом к нам присоединились и те, что дожидались своей очереди в доме. Несмотря на то, что у каждого из нас было в достатке синяков и ссадин, настроение было замечательным. Каждый считал, что вел он себя достойно, хоть и не помнил многое из последнего испытания. А все из-за мухоморов! Как их лоси едят?
Пришли наши наставники и со смехом рассказали, какими героями мы были. Олли, оказывается, замер, распростав руки в стороны и не пытался, несмотря на град ударов, обороняться.
— Конечно, как же я мог защищаться, если вышел из своего тела и наблюдал за всем происходящим со стороны, — оправдывался он.
— Скальд, — подняв брови, сказал один из викингов.
— Скальд, — согласился другой.
— Так что, мне нельзя будет оружие носить? — обиделся Олли.
— Не боись, парень! Можно! — успокоили его. — Только оно тебе нужно?
По мне прошлись, что я снова нарисовал под глазами у старины Бэсана синяки, а потом скакал по всей поляне, как обожравшаяся голубики рысь.
— Так что с ним? Будет жить? — почувствовал себя виноватым я.
— Да будет, будет. Что с таким сделается? А ты — молодец. Умеешь мыслить. Даже под мухомором, — похвалили меня.
Тот парень, что однажды бегал со скамьей, первым же ударом разнес в щепу свой меч и подвернувшееся копье, потом бросился на хозяина этого копья и попытался загрызть его зубами, вцепившись в шею.
— Или хотел зацеловать его до смерти, — добавил наставник.
Короче, никто из нас не плакал и не сдавался. Впрочем, на посвящениях такое случалось крайне редко.
Эйнар выступил перед нами и разрешил носить оружие. Теперь мы стали мужчинами. А осенью он кое-кого возьмет к себе в дружину учиться воинскому искусству по-настоящему. Вернется из похода — и возьмет. Поэтому пусть тот, кто желает стать настоящим викингом, летом усиленно готовится.
А Бэсан ничего не сказал. Он, сверкая новыми синяками под заплывшими в ниточку глазами, пошел в деревню пить брагу вместе с викингами. И как только они его терпят?
Мы тоже вернулись по домам, гордые до безобразия. Предстояло еще раскрутить близких на покупку настоящих мечей, а не тех длинных ножей, что в изобилии беззлобно предлагал наш кузнец. Даже Олли Наннул мечтал о настоящем клинке, хотя всем было ясно, что для него самым подходящим оружием будет кантеле, либо йоухико.
Меня на полдороге перехватил Охвен. Он, конечно, поздравил с обретенным статусом, а потом предложил мне пойти с ним до осени в поход, чем удивил меня несказанно:
— Тут такое дело, Мортен. Стар я уже становлюсь. Ничто больше меня здесь не держит. Поэтому есть у меня задумка вернуться на Родину.
— В Гардарику?
— В те края. Я ж был примерно в твоем возрасте, когда покинул свою землю. Так до сих пор ни разу и не был там. Теперь вот есть такая мысль.
Я согласился без раздумий, только вот…
— Меня родные могут не пустить, — покачал я в сомнении головой.
— Я с ними договорюсь. Помощь твоя мне будет не бесплатной. Не мотай головой, так принято, что за все надо платить. Будешь моим наемником, оруженосцем. Осенью вернешься как раз к Эйнару на смотрины. Опасности в нашем походе будет не больше, чем в обычном деле: на войну или набег мы не собираемся.
— А кто же нас возьмет туда, путь-то неблизкий?
Охвен только махнул рукой:
— Доверься мне. Есть на примете люди. Не здесь, правда, но нас они возьмут, уж будь уверен.
С моими домашними Охвен договорился на удивление быстро, преодолев первоначальный отказ такими железными доводами, выданными на одном дыхании, что мама только руками всплеснула: возразить против первого заработка, причем весьма значительного, ей было трудно. К тому же все равно рано или поздно мне придется покинуть семью, чтобы идти своей дорогой, уготованный мне слепыми старухами на небесах. А с Охвеном можно быть спокойным — позаботится в трудное время, не бросит на произвол судьбы.
— Когда нужно идти? — спросили Охвена.
— Через три дня, — ответил он.
Я, конечно, был доволен тому, что меня ожидает настоящий морской поход, но известие о скором нашем выходе, честно говоря, меня смутило. Я хотел видеть Риссу.
Поэтому под вечер я пошел к ручью. Никакого уговора у нас с Риссой не было, но я был уверен, что она придет. Уверенность моя была настолько сильна, что, когда одновременно со мной к ручью подошла она, я не удивился и не вздохнул с облегчением. Я просто взял ее за руки и улыбался, а она улыбалась мне в ответ.
— Ты очень красивая! — сказал я.
Рисса мне ничего не ответила, но на меня, вдруг, обрушилось понимание того, что эта наша встреча — последняя. И она поняла, что я понял.
Мы стояли, взявшись за руки, и не могли насмотреться друг на друга.
— Ты изменился, — произнесла она, нарушая совсем необременительное молчание.
— Я скоро ухожу отсюда. Наверно, надолго, — пришлось мне говорить не то, что было у меня в голове.
— Да, — сказала Рисса совсем не то, что было у нее на сердце.
А нужно ли было вообще что-нибудь говорить про нас? Наш возраст, мой и Риссы, был еще неподходящий для принятия каких-нибудь ответственных решений. Она не сможет меня дождаться. Ведь пока я — никто. У меня нет своего дела, которое бы обеспечивало доход, нет жилища, даже имени пока нет — за один год всего этого не достичь. Это правильно, что мы расстаемся, жизнь приводит нас к верному решению. Но как же это горько! Сердце мне говорило, что Рисса во всех отношениях для меня идеальна, но разум возражал: идеал навсегда останется идеалом, если его покинуть в момент, когда твой восторг достигает наивысшей точки. Я уйду, а то светлое чувство, что подарила мне Рисса, не исчезнет никогда. Я буду ее вспоминать, но не буду грустить, потому что через год или месяц Рисса изменится, как изменюсь и я, но навсегда она останется для меня такой, как была прошлой осенью. Я пытался возражать себе, что наша разлука всего на полгода, но отчетливо осознавал, что мы расстаемся навсегда.
