Лорел Гамильтон - Глоток Мрака
От этого мне стало настолько неудобно, что я опустила глаза, чтобы он не заметил, насколько мой взгляд не соответствует взгляду на его лице. Я не могла дать ему любовь в этом взгляде, пока нет. Любовь для меня была результатом времени и совместно разделенного опыта. У нас с Шолто этого пока не было. Как странно носить его ребенка и не быть в него влюбленной.
Ощущала ли это моя мать? Замужняя дама, разделившая ложе с супругом, но не по любви, которая внезапно оказывается беременной от незнакомца? Впервые в жизни я ощутила сочувствие к тому эмоционально неоднозначному отношению, которое испытывала ко мне мать.
Я любила моего отца, принца Эссуса, но, возможно, он был куда лучшим отцом, чем мужем. В это мгновение я поняла, что на самом деле не знаю ничего о том, в каких отношениях были мои отец и мать. Были ли их пристрастия в постели настолько различными, что они никогда не ужились бы на одной территории? Я знала, что их политические взгляды были прямо противоположны.
Я держала руку Шолто, и это был один из моментов взрослого сосзнания, что возможно, только возможно, твоя ненависть к одному из родителей не так уж оправдана. Было как-то непривычно вдруг взглянуть на мать, а не на отца, как на пострадавшую сторону.
Это заставило меня посмотреть на Шолто. Его светлые белокурые волосы начали выбиваться из конского хвоста, что он собрал, когда отправился мне на выручку. Он использовал гламор, чтобы сделать свои волосы внешне короче, но иллюзия могла быть раскрыта, если бы кто-то запутался в его волосах длиной до лодыжек. Пряди его волос тянулись вокруг его лица, такого же совершенного, что у любого другого обитателя Дворов. Только у Холода была более мужественная красота. Я задвинула эту мысль подальше и попробовала выдать Шолто надлежащий взгляд. Щупальца изорвали его футболку. Она свисала лохмотьями на его груди и животе. Клочки ткани все еще были заправлены в его джинсы, под ремень, и плотный воротник все еще был цел, так что он, наряду с рукавами, удерживал оставшуюся ткань на месте; проглядывавшая при этом гладкая бледная кожа груди и живота смотрелась достаточно мило. Татуировка, что украшала его совершенный пресс, напоминала одного из тех морских анемонов, золотого, цвета слоновой кости и самоцветов, переливающихся розовым, голубым, мягких, пастельных оттенков, будто солнечный блик на морской раковине. Одно большое щупальце вилось по правой стороне его груди и смотрелось так, будто было поймано в движении, так что его кончик почти доходил до темного совершенства его соска. Я не могла сказать точно, но была почти уверена, что татуировка изменилась. Как будто рисунок был сформирован буквально из того, что щупальца делали в момент, когда застыли.
Я знала, что стройные бедра и все остальное, что было спрятано под его джинсами, было прекрасно, и что он умел этим воспользоваться. Он поднял мою руку, и его лицо теперь не было нежным. Оно было задумчивым.
— У тебя такое выражение лица, словно ты рассматриваешь и оцениваешь меня, Принцесса.
— Давно пора, — буркнула Бабуля.
Не глядя на нее, я сказала:
— Он разговаривает со мной, а не с тобой, Бабуля.
— Так ты уже готова принять его сторону, а не мою?
Тут я посмотрела на нее. Я увидела гнев в ее глазах и ревность, которые ей были не свойственны, но вполне могли быть присущи моей кузине. Будто Саир поместила свою жажду обладания в заклинание, придав своей ревности магическое выражение. Ловко и мерзко. Мало чем она отличалась от моего кузена, если задуматься. Магия часто бывает такой, окрашенной личностью своего обладателя.
— Он мой возлюбленный, отец моего ребенка, мой будущий муж, мой будущий король. Я буду делать то, что делают все женщины. Я пойду в его постель, в его объятия, и мы будем вместе. Так устроен мир.
Взгляд глубочайшей ненависти появился на ее лице и было ощущение, будто это выражение вовсе не ее. Я сильнее вцепилась в руку Шолто и вынуждена была побороть желание отодвинуться в кровати подальше от этой женщины, потому что, хоть это и была Бабуля, внутри нее был кто-то другой.
Гален встал между нами:
— Выражение на твоем лице, Бабуля, не очень-то тебе присуще.
Она посмотрела на него, и ее лицо смягчилось. Но тут на секунду в ее истинно-карих глазах промелькнул кто-то чужой. Она опустила глаза, будто знала, что не сможет этого скрыть.
— И что ты чувствуешь, Гален, оттого, что делишь ее со столькими мужчинами?
Он улыбнулся, и настоящее счастье сияло на его лице.
— Я хотел быть мужем Мерри с тех самых пор, как она была подростком. Теперь я буду им, и у нас будет ребенок. — Он пожал плечами, разводя руки. — Это намного больше, чем я мечтал когда-либо иметь. Что еще, кроме счастья, я могу чувствовать?
— И ты не хочешь быть единовластным королем?
— Нет, — ответил он.
Она посмотрела, и в ее глазах, хищных и ясных, был кто-то другой, и он не понимал.
— И все вы хотите быть королями.
— Будь я ее единственным королем, это было бы настоящей катастрофой, — сказал Гален. — Я не генерал, чтобы командовать войсками, и не стратег в политике. Другие во всем этом лучше меня.
— Ты серьезно, — сказала она, и ее голос прозвучал совсем не похоже на Бабулю.
Я не стала сопротивляться желанию подвинуться к Шолто и Галену, подальше от Бабули и незнакомых глаз. Что-то было с ней не так, внутри нее.
Этот странный голос сказал:
— Мы могли бы позволить ей выйти за тебя, стать королевой Неблагих. Ты для нас не угроза.
— Для кого не угроза? — спросил Дойл.
Нить исчезла. Я не знала, уничтожили они ее или просто спрятали. Я была слишком захвачена странным поведением Бабули, чтобы уследить за этим. Нехорошо, что я упустила это, но мир вдруг сузился до незнакомца в глазах моей бабушки.
— Но ты, Мрак, ты — угроза. — На этот раз в голосе не было никакого акцента.
Просто правильно произнесенные слова, но поскольку они выходили из горла Бабули, они все еще звучали неразборчиво; но человеческий голос — это не только звуки, рожденные в гортани и выходящие изо рта. В голосе есть частичка говорящего, и те слова, что она сейчас произносила, были рождены кем-то другим.
Она посмотрела через кровать на Шолто.
— Темное Отродье и его слуа — угроза. — Даже королева крайне редко смела называть Шолто в лицо этим прозвищем. Низшие фейри, даже моя бабушка, не рискнули бы нанести подобное оскорбление Царю Слуа.
— Что они с ней сделали? — спросила я.
Мой голос был тихим, почти шепотом, будто я боялась, что если я заговорю слишком громко, это станет катализатором напряжения, нарастающего в комнате. Напряжение, повисшее вокруг, опрокинется и прольется кровавым дождем, жутким и неотвратимым.
