Ольга Голотвина - Пасынки Гильдии
Рахсан-дэр извлек из кожаного мешочка на поясе свое главное достояние: украшенный печатями цветного сургуча пергамент, на коем рукой Светоча было изъявлено повеление любому встречному содействовать Рахсан-дэру, посланному для свершения дела, великого в очах богов и Светоча.
Стражники не читали по-наррабански, но пергамент выглядел солидно, а старец – уверенно.
Рахсан-дэр поставил стражников в известность, что с этого мгновения они обязаны, отложив прочие дела, разыскивать пятнадцатилетнюю девочку, смуглую, черноволосую и кареглазую, в пестром платье и алом покрывале с серебряными цветами.
Стражники ушли, покачивая головами и негромко переговариваясь. Рахсан-дэр вскользь подумал, что эти люди, должно быть, сочли его безумцем. И тут же забыл о них.
Он и впрямь был близок к безумию. В глазах плыли бесчисленные заборы, ограды, стены, двери с нанесенными на них нелепыми рисунками. Рахсан-дэр заподозрил, что ходит по кругу. Помянув Гхуруха, наррабанец заставил себя сосредоточиться и свернул в ближайший переулок.
Нет, здесь он точно не был.
Легкая (но явно прочная) решетка отделяла от улицы чистенький дворик… нет, не так: она отделяла от горластого и буйного города крошечный мирок уюта и спокойствия.
У решетки на удобной скамье восседал благообразный ухоженный старичок, с удовольствием созерцающий маленькую клумбу с поздними цветами.
Старик поднял выцветшие приветливые глаза на невозмутимого наррабанца – и Рахсан-дэр почувствовал, как на его измученную душу снисходит покой.
Эти голубые, чуть слезящиеся глаза взирали на мир благожелательно и спокойно. В них не было желания куда-то бежать, с кем-то драться, чего-то требовать. Человек просто жил, пробуя на вкус каждое из отпущенных ему мгновений и оставаясь ими доволен.
– Мир тебе, о хозяин этого дома! – поклонился старцу Рахсан.
– И тебе мир, добрый путник! – охотно откликнулся старик.
– Плохие дела творятся сегодня в твоем городе.
– Сегодня? Я вижу такое не впервые и давно ничему не удивляюсь. Шум, крики, злоба – все это проходит. Время течет сквозь нас.
– Ты воистину мудр, – кивнул Рахсан. – Мы малы, вселенная огромна. Она не замечает нас.
Оба старца помолчали, наслаждаясь глубоким взаимным пониманием.
Но злая действительность волчицей ворвалась в светлый круг спокойствия, вцепилась в сердце бедного Рахсана.
– Да будет долгой и мирной твоя старость… скажи, не проходила ли сегодня мимо твоего дома девушка лет пятнадцати – смуглая, черноволосая, в пестром платье… еще покрывало приметное – алое, с серебряными лилиями…
Старик не лгал: он действительно ничему уже не удивлялся. Ответил предупредительно и ровно:
– Я видел сегодня черноволосую девушку в подобном покрывале. Она проехала мимо моего дома верхом на медведе. Ее сопровождал тролль с дубиной. И еще мужчина, у которого из штанов торчал песий хвост.
Рахсан-дэр оскорбленно вскинул голову, расправил плечи.
Так ошибиться в человеке!..
– Да прибудет тебе столько добра и здоровья, сколько правды в твоих словах! – сухо бросил он, резко обернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.
Выцветшие голубые глаза ласково смотрели ему вслед.
«Какую славную встречу подарили мне Безымянные! – думал старик. – Этот наррабанец – мудрый человек, чуткий собеседник, видящий суть вещей, к тому же воспитанный и учтивый. Только почему он поблагодарил меня таким желчным тоном?»
* * *Едва шествие возвратилось во дворец, принц, не сказав никому ни слова, удалился в свои покои быстрой, упругой походкой человека, которому есть куда спешить. Король его не остановил, не до того было. Впоследствии Зарфест понял свою ошибку.
А не до того было королю, потому что на него обрушилось еще одно скверное, тяжелое известие: одновременно с семью городскими храмами загорелось и восьмое святилище, дворцовое. Огонь быстро потушили, но три женщины, что были там во время пожара (две дамы и служанка), до сих пор не могут успокоиться.
Зарфест и Эшузар поспешили в пострадавшее святилище – и обнаружили, что не так уж оно и пострадало.
Собственно, почти нечему было гореть в этом просторном круглом помещении, где вдоль стен кольцом стояли семь маленьких жертвенников.
Еще основатель династии, правитель весьма набожный, завещал не строить при дворце несколько святилищ, дабы не стремились они превзойти друг друга пышностью и богатством и не вносили в жизнь двора недостойные дрязги и раскол. Тот же из жрецов, кто будет возвеличивать бога, которому служит, превыше прочих богов, должен быть немедленно удален из дворца и заменен другим.
Жрецы быстро поняли, что от них требуется и что им грозит. Они объединились, доходы делили поровну. Правда, ходят слухи, что все семеро до смешного мелочно присматривают друг за другом, – как бы собрат не припрятал монету из приношений. Но это уже их дела, не королевские.
Сегодня жрецы принимали участие в шествии, а ученики увязались за ними, оставив храм без присмотра. Возмутительная беспечность! Зарфест пообещал себе потолковать с нерадивыми слугами Безликих… но после, не сейчас, когда семеро «погорельцев», топчась за плечами у государей, сокрушенно озирают пострадавшую святыню.
А что там созерцать, храм-то каменный! Единственное, что пострадало от огня, – резные подставки под кувшины с вином и миски с зерном. Да еще повреждена роспись на стенах – там, куда попали искры.
Сухо посоветовав жрецам заняться приведением храма в прежний вид, Зарфест вместе с отцом направился в соседнюю комнату, где оба дворцовых лекаря суетились возле трех женщин, бившихся в истерике. Вообще-то все три уже успокоились – но при виде короля представление началось сызнова.
– Боги изъявили свою волю! – пронзительно орала тощая и желтая, как сушеная рыбина, Зариви Береговой Ландыш, пребывающая в девичестве сестра короля-отца. – Огонь! Огонь и смерть ниспослали они на этот грешный дворец! Я говорила!.. Я всегда говорила!.. Мы все погибнем!..
– Цыц, дуреха! – Эшузар не церемонился со своей сестрой-близнецом. Говорят, даже во младенчестве, лежа в одной колыбельке, они тузили друг друга кулачками. – В храме и гореть-то нечему, кроме твоей кошмарной юбки. А смертей во дворце нет и не будет… если ты у меня не дочирикаешься.
Старая принцесса, зная характер брата, сбавила голос, но продолжала вещать:
– Это гнев Безликих!.. На развращенность двора!.. На нынешнюю молодежь!.. Я всегда говорила… А ты мне не грози, Эшузар, за меня племянник заступится, он мне всю жизнь как дитя родное!
«Дитя родное» слушало выжившую из ума тетку вполслуха, разглядывая двух других женщин.
Вид красавицы вызвал у короля улыбку. Такой ее при дворе еще никто не видел: растрепанная, заплаканная, чумазая… и все равно прехорошенькая!
